Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики – что могло задержать выход, – Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, захромал и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть немочь, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и пошел рядом с ним, ободряя и поддерживая.
Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Катред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый бабник, поймал проходящую мимо Эдит и стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингхольма он при любой возможности укладывал Эдит на свое ложе, и она не протестовала. Но идущий сзади Катред, слова худого не говоря, просто хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Катред нарочито открыт для прямого удара, и понял, что исход схватки будет смертельным, а потому поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Катред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.
– Теперь спать, – сказал он. – На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Катредово озеро.
Когда командир слабеет, армия останавливается – так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит армия уже слаба.
* * *
Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и резей в животе, а по крайней мере один путник беззвучно кричал от внутренней боли. Разум смотрел с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
«Он справился с моими китами, – говорил себе Разум. – Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье, и на нем осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный день».
«Да, – подумал разум Одина, – я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как у меня отобрали Бальдра и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из Хеля. Мир стал сер и скучен, и таким он пребудет до Судного дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный день. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?
Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, да, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью – и мне невдомек, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает одного из моих сыновей. В любом случае он прислал ко мне великого воина для Судного дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Валгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, тоже великий воин, этот калека. В Валгалле нет женщин, чтобы раздражать его; он будет здесь желанным гостем. Пусть верует в Белого Христа, сейчас не до религии; он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.
Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у него есть какая-то хитрость, а этого качества так не хватает в полях вокруг Валгаллы. Что же послать им? Послать ли моих волков?
Нет. Если бы волки съели их, было бы хорошо. Но сейчас они сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у китов не получилось, и у Вальгрима не получилось, а старый йотун никогда не был моим, он, скорее, из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю снег. А в снегу – моих финнов».
* * *
Снежинки начали появляться в небе сразу после захода солнца, по одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а не падая. Затем стали расти, с севера прилетел ветер и подхватил их. Около полуночи двое дозорных, заметив, что снег усиливается и засыпает лежащие на голой земле спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило. Усталые мужчины и женщины вылезали из тепла на холод, трясли свои мешки, переходили на новое место, а когда снова укладывались, твердая земля под ними превращалась в слякоть из-за тепла их тел. Они незаметно перебирались с места на место, чтобы укрыться от ветра друг за другом; весь лагерь постепенно переместился в подветренную сторону.
Перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит, выложил в ряд заплечные мешки и нагреб на них снег, чтобы за этой импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке: слабые в середине, а сильные по краям. Не многим удалось в ту ночь выспаться. К рассвету все страдали от усталости и голода, а костра так и не было.
Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад, а это произошло лишь через несколько часов. Путешественники вглядывались в белую равнину, искали спрятавшееся за облаками солнце. Шеф ощутил острый укол неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления. А солнце спряталось… Он слышал, что бывают прозрачные камни, которые собирают солнечные лучи, через них можно увидеть солнце даже за облаками, но в отряде таких камней не было.
Он подавил страх. Куда они держат путь, сейчас не так уж важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и любое направление, которое приведет к ним, можно считать подходящим. Выкопав из-под снега лыжи, Шеф попросил Торвина и Кеолвульфа, единственных опытных лыжников, пройти в разных направлениях как можно