Миледи и притворщик - Антонина Ванина

– Да вот, – попыталась я подобрать нужные слова, но вышло как-то наивно и неловко, – пересматривала сарпальские фотографии на досуге, и воспоминания нахлынули.

– Я тоже часто вспоминаю о нашем путешествии, – одарил он меня той самой мягкой улыбкой, от которой хочется растаять. – И тоже пересматриваю твои фотографии.

– Правда? – пришла я в замешательство. – А откуда они у тебя?

Я уже подумала, что другие тромские шпионы украли их с моей выставки или даже лаборатории, но доктор Вистинг удивился моему вопросу и ответил:

– Из твоего первого альбома и вашей с Леоном книги.

Словно в доказательство он подошёл к заваленному бумагами столу и вытащил из-под груды папок оба издания. Судя по надписям на обложках, в тромском переводе.

– Ты очень талантливый фотограф, Эмеран, – неожиданно услышала я полные теплоты слова, – Увы, я не мог сказать тебе этого раньше, и очень рад, что могу сказать теперь. Признаться честно, я уже и не надеялся вновь увидеть тебя, – тут с его губ пропала улыбка, и я услышала, – Знаю, я незаслуженно обидел тебя. Прости меня, Эмеран. Надо было раньше обо всём тебе рассказать, не тянуть до последнего. Моя вина, что тебе пришлось злиться и негодовать. Но поверь, я бы ни за что не причинил тебе вреда и не стал бы рисковать твоей жизнью. И у меня даже в мыслях не было использовать твой труд для своих научных работ. И…

– Не надо оправданий, – прервала я его и выдавила из себя улыбку, чтобы как можно убедительнее сказать, – я на тебя не сержусь. Просто тогда на корабле что-то усталость накатила, и я вспылила. Не обращай внимания, со мной так иногда бывает.

– Правда? – с облегчением спросил он, – так ты больше на меня не сердишься?

– Нет, доктор Вистинг. Сердиться на вас очень сложно.

– Стиан. Зови меня просто Стиан.

– А куда же подевался Шанти?

– Остался в Сарпале. Он всегда остаётся там.

Ну, ясно. Роль сыграна, грим смыт, а реквизит пылится в чулане. Вот только открытая улыбка и теплота во взгляде никуда не подевались. Я вижу их сейчас, и что-то глубоко внутри меня кричит и ноет, что такие вещи сыграть невозможно.

– Пожалуйста, присаживайся, – предложил Стиан и освободил стул перед письменным столом от лежащих на нём коробок с чем-то увесистым.

Я села и тут мой взгляд упал на карандашницу в углу стола. Обычный пластиковый стакан, в нём с полдюжины ручек, а вот вокруг стакана сомкнулся ремешок наручных часов. Да и сами часы мне до боли знакомы.

– Это… – пришла я в изумление.

Стиан заметил, куда я смотрю и охотно придвинул карандашницу ближе.

– Да, это те часы, что ты подарила мне тогда, на палубе в наше первое путешествие. Когда я работаю здесь, всегда завожу их. Смотрю по ним время и вспоминаю о тех днях в горах и лесу.

Просто поразительно… он держит на рабочем столе вещицу, которая напоминает обо мне? А ещё на этом же столе лежат мои книги…

Ну, всё, я до глубины души поражена, даже не знаю, что и думать. Разве такое можно подстроить, чтобы разыграть для меня маленький сентиментальный спектакль? Может и можно, если бы Стиан знал заранее, что сегодня я окажусь в этом кабинете. Но он не знал. И всё равно каждый день заводит мои часы и вспоминает о наших странствиях в Жатжайских горах…

– Ты хочешь забрать их? – вырвал меня из размышлений осторожный вопрос.

Я поняла, что слишком долго не свожу глаз с часов на карандашнице, потому поспешила заверить Стиана:

– Нет, что ты. Это же подарок. Вернее, сувенир. Хотя, когда я их снимала с руки, хотела отблагодарить тебя за твоё терпение. А теперь выходит, я задолжала тебе уже за две поездки. Так что… – Я открыла сумку и вынула из неё пухлый конверт, чтобы протянуть Стиану, – Вот, держи. Это моя запоздалая плата за твои услуги проводника.

– Что это? – насторожился он. – Эмеран, мне ничего не нужно, я не возьму с тебя денег.

– А я и х тебе и не предлагаю. У меня есть кое-что поинтереснее. Открой конверт.

Стиан взял его в руки с плохо скрываемым подозрением, а когда вскрыл и вытащил толстую пачку фотографий и конверты с негативами, то на его лице я увидела изумление, радость и пришедший им на смену азарт.

– Поверить не могу. Эмеран, это…

– Подарок тебе от меня. Мой редактор сказал, что крупные планы настенных рисунков и обрушившихся стен для печати не подойдут, а галерист взял на выставку только общие планы руин и фресок. Полсотни снимков оказались никому не нужны, так что я подумала, а почему они должны лежать без дела, если я знаю, кому они могут пригодиться.

На самом деле вначале я надеялась, что кого-то из наших учёных заинтересуют сарпальские древности, и хоть кто-нибудь попросит у меня их подробные снимки. Но кроме одного серпентолога никто так и не откликнулся. Мне даже стало обидно за аконийских историков. А потом я подумала, что должна отдать эти материалы тому, кто точно понимает их подлинную ценность для науки. Вот только решиться на жест доброй воли было очень сложно. До недавнего времени.

– Эмеран, – Стиан водрузил на нос очки и принялся перебирать снимки, с жадностью в них вглядываясь. – это... это потрясающе. У меня просто слов нет. Твой дар, он... он бесценен. Когда Бергет увидит эти фрески, он точно допишет свою диссертацию об изобразительном искусстве Ликурского периода. И профессор Гринхайм сможет развить свою теорию о гибели Палайской династии. А Эдераг наконец дополнит экспозицию недостающим изображением храма Нереха. И Ярстен теперь всерьёз возьмётся за составление перечня разрушенных в ходе Канханской войны городов.

– Так ты раздашь эти снимки коллегам? – поразилась я. – А какие из них пригодятся для твоей научной работы?

– Ну... – замялся он, – я всего лишь собираю сарпальский фольклор. Моя стезя – это устные предания, легенды, истории, рассказанные людьми. Для них фотографии не нужны, только моя память и записи в блокноте.

Вот это да... То есть, он показывал мне все те руины, возил по древним кладбищам и помогал забираться в погребальные камеры вовсе не ради собственной научной карьеры, а просто из любви к сарпальской истории? А зачем просил снимать камни и фрески, если эти снимки ему в работе не пригодятся? Для коллег, для их научных трудов? А я-то думала в среде учёных всегда царит конкуренция, и в ней нет места взаимовыручке. Выходит, доктор Вистинг такой же альтруист, как и Шанти. Неожиданное для меня открытие.

– Значит, собираешь устные предания, – сказала я и начала вспоминать, – и та сороколетняя старушка из каравана, жена гончара, которой ты помогал таскать мешки...

– Да, рассказывала между делом сказки и истории, как её односельчане встречались с нечистью, и ещё много всяких интересных мелочей. Так уж повелось, что сарпальские женщины больше мужчин знают обо всех необычных явлениях и лучше помнят мельчайшие детали своих историй. Но так просто подойти и поговорить я могу только к пожилым женщинам. К молодым меня не подпустят их мужья, отцы или братья. А если и подпустят, по после беседы заставят жениться. А я на такие жертвы ради науки пока не готов.