Должность во Вселенной. Время больших отрицаний - Владимир Савченко

Так они с Внешкольца анализировали состав глыб «открытки». Еще до Оживления ее.

В начальных опытах Имярека и состав-то был не важен. Весило иное: исходно под остриями и лезвиями электродов (НПВ-молотов) за толстым стеклом вакуумного колпака лежит и светится немного вещества, крупинка – не важно даже какого. Твердого. Затем полевой удар в миллионы вольт, на всю катушку – верхний предел: метровый молниевый разряд через все изоляторы в гирляндах и штырях, ясно, что больше не выжмешь.

И потом, после возврата в нормальное для крыши К150, в интервал зримого свечения… там сияет уже не крупица, а кучка; во много раз больше. Или лужица – в неудачных опытах, где Дробление давало настолько сильную радиоактивность, что от ее тепла сами вещества плавились. Вот эту кучку нового вещества требовалось дистанционно анализировать.

(«Неудачные» – по взыскательному определению того же НетСурьеза. Сколь многие физики душу бы черту продали за такие «неудачи».)

Дробление с большой буквы – он так назвал процесс. («А то у них, видите ли, Сауна с большой, Столовая, где вкусно и помногу накладывают и платить не надо, тоже с большой… хе!»)

Соответственно, и бетонный ящик под прицелом ЛОМов – лаборатория Дробления. А если короче и в духе Свифта, то Лабдробдриб. Заглядывал Гулливер во что-то похожее. Нет, серьезно.

2

К этому времени НетСурьез понял, что опасения преувеличены, страховать опыты в бункере нацеленными Ловушками не было нужды. А тем более держать там человека. Вселенная не против: валяйте.

Первые результаты он и показал освобожденному от «стремы» Панкратову.

– Ну? – сказал тот.

– Гну, – ответил НетСурьез. – Ты еще вякни: ну и что?

У него теперь выработался такой стиль общения. Он стал гордый.

– Объясни, – сказал Миша.

– Что объяснять! Кладем мало, получаем много. И не надо будет в МВ лезть за веществами, или за Марс, или в горы, сами наделаем.

– А законы сохранения?

– Чего?

– Да всего: энергии, вещества, импульсов…

– …носорогов во Вселенной… – НетСурьез сощурил голубые глазки.

– Может, и их. Вселенная велика. Так как с ними?

– Да-да, конечно! Как говорил великий помор Ломоносов: ежели где чего ковды прибудет, товды в другом месте стольки убавится. Академическое «держать и не пущать».

– Вот именно. И наоборот.

НетСурьез постучал ладонью у локтя выразительно согнутой руки, показав, что для него все эти «ковды-товды».

– Хватит выпендриваться, расскажи толком.

– Понимаешь, главное дело, мы воспринимаем мир неправильно. Пространство – не пустота. Настолько не, что там всего куда больше, чем в зримом мире. И частиц, и атомов. Дирак доказал восемьдесят лет назад, а до сих пор не дошло. Важно уметь взять. Взять можно всяко: можно по Дираку, можно по Пецу…

И рассказал, как рвать «ядерные нити» на многие кусочки трилионным сверхкрутым НПВ.

Пока рассказывал, это были словеса. Но затем подвел к стенду, показал.

Извлекли образцы, смотрели, взвешивали. Впечатляло.

Хоть и впечатлило, но Панкратов вида не подал; критически осмотрел стенд.

– Электродная система многоступенчатой, до триллионных К, концентраций пространства-времени… моя, от ЛОМов, от ГиМ-3?

– Ага.

– А ты меня на шухера ставил.

Теперь НетСурьез сказал:

– Ну и что?

– Да нет, ничего. Используешь мои идеи, а меня на шухера…

– Вспомнил, спохватился! Весь институт эти идеи гонит, пора привыкнуть.

Миша поднес к кучке под электродами счетчик Гейгера: тот сильно затрещал.

– Радиоактивны, куда они годны! Создашь – и распадутся.

– А ты хотел сразу стабильность, тишь да гладь после такого НПВ-удара! Надо искать режим. Взялись!

3

Они четыре К-месяца искали этот режим.

…Клали под колпак все новые образцы. Обеспечили вакуум (с ним, самым идеальным, межзвездным из МВ было просто: все рядом). От К100 к триллионным – яркая точка сникала в ничто. НПВ-удар полевым «молотом» – возврат к К100: светится изрядная кучка. Проверили и ее – снова радиоактивна.

В исходной крупице была глина. В финальной кучке смешались спектры многих веществ, от углерода (больше всего) до ванадия. И все никуда не годилось, только в свинцовый контейнер. Даже в канализацию спустить нельзя.

– Слушай, теперь важна количественность, – сказал Панкратов. – Режимы с числами. Все фиксировать, все считать. Иначе стабильные не выделим.

– Компьютер нужен.

– Конечно. Даже два. Это мы мигом. Считать будем отдельно, на совпадение.

…Они в Лабдробдриб ходили голые и медленно, с экран-очками на глазах. Настолько круты барьеры на стенде с НПВ-молотом, что, невзирая на экраны, даже малые просачивания К-триллионного пространства оттуда, К-утечки, могли скрутить в бараний рог. Носить одежду, даже плавки, просто не имело смысла: все рвалось в клочья от каждого чуть ускоренного движения тела; даже от перемещения рядом металлического – то есть проводящего и тем искажающего поля – предмета.

«Эдак одежды не напасешься!» – решили оба, снимая с себя очередные клочья.

Наиболее чутка к просачиваниям была область глаз: в них начинало давить, двоиться, возникала расплывчатая радужная окантовка предметов. Поэтому и наскоро сочинили и нацепили довольно громоздкие очки с электронными приставками.

В лаборатории было холодновато, об отоплении не позаботились: как включенные приборы нагреют воздух, так и ладно. Но и это их бодрило.

Тот, кто удалялся от края бункера в центр, к стенду с нависающими остриями электродов, уменьшался; движения его становились суетно-быстрыми.

И понятно, постоянно оба они, Миша и Имярек, были начисто «выбриты», без бровей и ресниц, без волосинки на груди, подмышками и внизу. Младенцы неопределенного возраста.

Но Але Миша был дорог и такой, может даже более.

…И ему не надо вниз, в ту квартиру. Спуститься на сто сорок четвертый, в гостиницу, в свой люкс, поесть, поспать, приласкать жену (она, спасибо ей, всегда подгадывала в нужное время), обсудить и проверить дела семейные – и отослать вниз. К детям. Нечего здесь расходовать зря жизнь.

– А через часок снова сюда? – звонким, чуть вибрирующим голосом уточняет Аля; она снова распышнела, груди торчком. – Или не надо?