Сентябрь - Розамунда Пилчер

— А вы, стало быть, ходили к мистеру Ханикомбу. Сколько же у него никуда не годного хлама! Я бы все сожгла, но о вкусах, как известно, не спорят. Вы спросили, что я тут делаю? Гуляю, так же, как и вы. Эди сказала мне за обедом, что вы теперь сама себе госпожа, Эдмунд в Америку улетел.

— Да, на несколько дней.

— Нехорошо. По делам?

— Он только по делам и летает.

— Как знать, как знать, ха-ха-ха. Видела я нынче утром Пандору Блэр. Тощая, прямо как привидение. А волосы! По-моему, она их красит. Я ее окликнула, а она меня вроде как не заметила. Конечно, где тут заметить, в темных-то очках. А нам есть о чем поговорить, вспомнить добрые старые времена. Знаете, я ведь тогда служила в Крое горничной и жила в доме, это еще при старой леди Балмерино. Вот добрая душа была. Уж как я ее жалела: наградил Бог такой дочерью. Тогда в доме готовились к свадьбе, нынешние лорд и леди Балмерино были тогда просто Арчи и Изабел. А после венчания в доме был вечером бал и танцы. Мы все с ног сбились. Народу съехалось столько, что не повернуться. Конечно, леди Балмерино сама не готовила, у нее кухарка была, миссис Харрис. Очень много интересного тогда случилось в доме, вам ведь, надо думать, рассказывали.

— Да, — подтвердила Вирджиния, соображая, как бы избавиться от Лотти и ее нескончаемой пустой болтовни.

— Пандора только школу закончила, не представляю, когда она успела стать такой развратной. Помешана на мужчинах. Сегодня один, завтра другой, жить без них не могла. Шлюха, настоящая шлюха.

Лотти улыбалась, говорила сбивчиво, но беззлобно, даже как бы сочувственно, и потому слово «шлюха» ошеломило Вирджинию, она растерялась, но резко оборвала Лотти:

— Вы не должны так говорить о Пандоре.

— Не должна? Почему это не должна? — Лотти продолжала улыбаться. — Знаю, правда глаза колет. Сейчас вон все радуются — ах, Пандора вернулась. Только я бы на вашем месте не спешила радоваться. Ведь он-то ваш муж, а теперь она здесь. А они были любовниками, ваш муженек и Пандора. Потому она и вернулась, можете мне поверить, к нему приехала. Ей было восемнадцать лет, а Эдмунд уже женатый мужчина, да еще с ребенком, но это их не остановило, не помешало ему залезть к ней в постель вечером, в день венчания, когда все танцевали. Но им было не до танцев, у них были свои танцы. Встретились наверху, думали, никто их не заметит, но от меня ничего не скроешь. — На ее восковых щеках горели красные пятна, глаза-пуговицы стали похожи на вбитые в глазницы гвозди. — Я прокралась за ними и встала под дверью. Было темно, но я все слышала, и, скажу вам, мне никогда в жизни такого не доводилось слышать. Вам бы и в голову не пришло, верно? Он хитрый, ваш Эдмунд, никому не проговорился и виду не подал. И семья молчала, хотя все знали. Но от людей правду не утаишь. Эдмунд вернулся в Лондон, а Пандора не выходит из своей комнаты, день и ночь плачет, не пьет, не ест. А как она матери грубила!.. И все равно все молчат, будто воды в рот набрали. Потому леди Балмерино и уволила меня, не хотела иметь в доме свидетеля, слишком уж много я знала.

Лотти по-прежнему улыбалась, вся дрожа от возбуждения. «Да, она сумасшедшая, сомнений нет, я должна вести себя очень спокойно», — внушала себе Вирджиния.

— Лотти, по-моему, вы все придумали, — сказала она.

В мгновение ока манера Лотти резко изменилась.

— Придумала?! — Улыбка исчезла, ее сменил злобный оскал. Лотти отступила от Вирджинии на шаг и словно приготовилась схватиться с ней врукопашную. — А почему, в таком случае, ваш супруг ни с того, ни с сего сорвался в Америку? Спросите его сами, когда вернется. Вряд ли вам понравится его ответ. Честное слово, мне вас жалко. Изменит он вам, как изменял своей первой жене, бедняжке. Разве у него хоть капля совести есть?

И вдруг все разом кончилось. Излив злобу, Лотти как бы сникла. Красные пятна на щеках стали бледнеть, она озабоченно сжала губы, стряхнула несколько нитей лишайника, прицепившихся к кофте, пригладила выбившиеся из-под берета волосы, поправила берет. Лицо у нее теперь было умиротворенное, казалось, она выполнила свой долг и теперь с удовольствием прихорашивается.

— Это ложь, — прошептала Вирджиния.

Лотти вскинула голову и засмеялась.

— Спросите кого угодно.

— Все ложь, от начала и до конца.

— Можете говорить что угодно, мне от этого ни жарко, ни холодно.

— Тут и говорить нечего.

Лотти пожала плечами:

— А чего тогда вы так разволновались?

— И спрашивать я никого не буду, я и без того знаю: это ложь.

Ее сердце колотилось, как бешеное, колени дрожали. И все же она повернулась к Лотти спиной и пошла прочь, шагала уверенно и неторопливо, зная, что Лотти смотрит ей вслед, и не желая доставить ей радость проявлением слабости. Самое трудное было не оглянуться. У Вирджинии волосы шевелились от ужаса, она боялась, что вот сейчас, сию минуту Лотти бросится на нее, вцепится в плечи своими пальцами-когтями и свалит на землю с нечеловеческой силой, как чудовище из ее детских кошмаров.

Но ничего не случилось. Вирджиния ступила на берег и почувствовала себя немного увереннее. Вспомнила о собаках и хотела свистнуть, но губы у нее пересохли и дрожали, пришлось немного подождать. Наконец ей удалось издать тихий жалобный звук, но набегавшиеся в напрасных поисках зайца спаниели Эдмунда мгновенно откликнулись и помчались к ней сквозь заросли, все в репьях и колючках, забившихся в их шелковистую шерсть.

Никогда в жизни она так не радовалась появлению своих собак, сердце переполняла благодарность за их мгновенный отклик.

— Дорогие мои, хорошие… — Она остановилась и стала гладить их, — сразу же прибежали, спасибо вам. А теперь домой.

Они побежали вперед, Вирджиния за ними по дорожке, все так же спокойно и неторопливо. Она позволила себе оглянуться только у поворота реки, где скрытая деревьями дорожка делала поворот. Тут она остановилась и посмотрела назад. Мост был еще виден, но Лотти на нем не было. Она ушла, сделав свое черное дело. Вирджиния глубоко, судорожно вздохнула и почувствовала, что ее охватывает паника. Бороться с ней она не могла и, забыв о кувшинчике для сливок, не чувствуя стыда, бросилась бежать домой, к Эди, к Генри, к усадьбе Балнед, где она укроется, как в крепости.

Мысли все вертелись и вертелись по одному и тому же кругу.

Это ложь.

Было два часа ночи, Вирджиния никак не могла заснуть и глядела широко открытыми глазами в мягкую темноту. Глаза резало от усталости, но она ворочалась с боку на бок, воевала с подушками, ее бросало то в жар, то в холод. Она без конца вставала, бродила по дому в ночной рубашке, пила воду, ложилась и пыталась уснуть, но сон не приходил.

На другом краю кровати, где всегда спит Эдмунд, мирно спал Генри. Взбунтовавшаяся Вирджиния нарушила один из строжайших запретов мужа и положила сына с собой. Она время от времени протягивала руку и дотрагивалась до него; его легкое дыхание, тепло, которое она ощущала сквозь фланель полосатой пижамы, успокаивали ее. В огромной кровати мальчик казался совсем маленьким, чуть ли не младенцем.