От глупости и смерти - Харлан Эллисон

уже о том, что он как-то смог загипнотизировать читателей, скажем, «Локуса», которые много лет тысячами голосовали за работы Эллисона.

Когда это письмо пришло в журнал «Азимовз сайнс фикшн», редакции следовало любезно предоставить мне место для ответа на той же странице, где было помещено бредовое послание предполагаемого мистера Осборна. Но даже выпускающий редактор Шейла Уильямс не отнеслась к этому письму слишком серьезно. Ясно было, что автор этого заблуждения настолько глуп и настолько поверхностен, что даже и отвечать-то ему особо незачем. Тем не менее госпожа Уильямс написала ответ:

–

Когда начнется опрос, по результатам которого вручат четвертую премию читательских симпатий, читателей попросят изучить произведения более внимательно и оценить каждое из них строго в рамках того жанра, к которому оно относится по Указателю.

–

Что совершенно не по существу.

Это не отвечает на тот вопрос, который на самом деле задал мистер Осборн (будем называть его так).

Потому что будь он просто придирчивым читателем, у которого хватило глупости указать на ошибку столь очевидную даже для новичка, он не восклицал бы «ЕЩЕ и ЕЩЕ!» (И каждый раз, когда появлялась эта фраза, не сопровождал бы ее восклицательными знаками.) Мы бы просто посчитали это невежественным трепом, и я бы тоже так сделал, если бы не годы взаимодействия с подобными людьми.

И потому я взял в редакции адрес корреспондента (автор письма нигде не указывал, что его адрес не следует раскрывать), и позвонил в службу информации города Бремертон, штат Вашингтон. И не только по указанному адресу не оказалось никакого Пола Осборна, но и вообще ни одного Пола Осборна в Бремертоне не проживало. Простая проверка общедоступных записей в Бремертоне показала, что лица, проживающие по адресу, указанному предполагаемым мистером Осборном, фамилию Осборн не носят.

Так кто же автор таинственного письма, громоздящий этот оскорбительный абсурд? Судя по письму, постоянный читатель научной фантастики – то есть тот, кого мы называем фанатом.

И при этом он считает себя таким дьявольски умным, что пускается в необоснованные спекуляции, покрывая очередным слоем мерзких предположений тост из мифов и вранья. Что же это за злобный тип такой?

Сколько других писателей страдает от подобных гнусных писем, мажущих автора дегтем позора на годы? И сколько рабочих часов потеряно в попытках развеять мерзкое впечатление, оставленное подобными людьми? Столько, что можно было бы заполнить написанным за это время большую полку книг. Целая полка книг, которых никто никогда не прочитает.

Чем же мы расплачиваемся за это? Вот небольшая выдержка из четырехстраничного, напечатанного через один интервал письма, отвечающего на мой вопрос об ужасных фанатах. Письмо от Дэвида Герролда:

«Дело в том, Харлан, что я совершил ошибку. Я думал, что с фанатами надо считаться. Если бы я вообще никогда не имел с ними никаких дел, то спокойно прожил бы эти пять лет без ошибок. Действительно, я считаю что мои отношения с недружественными элементами фанатского сообщества послужили косвенной причиной пятилетнего застоя в моей писательской работе».

Дальше Дэвид рассказывает один за другим случаи: сумасшедшая женщина, убедившая на конвенте группу фанатов, что она носит ребенка от Дэвида; фанат, пославший ему поздравительную открытку, на которой было написано: «Счастливого Рождества всем – кроме тебя»; фанат, попросивший оказать финансовую помощь другому фанату, которого якобы ограбили и которого на самом деле никогда не существовало; и заканчивает Дэвид так:

–

Забавно, что раньше я думал, будто ядро фанатского сообщества – в основном люди хорошие, а опасны только те, кто болтается с краю… больше я в это верить не собираюсь. Я не желаю больше быть открытым для сообщества, как было раньше. Жить так – это значит подвергнуть писателя в себе той опасности, что стала причиной провала в работе… С тех пор, как я отвернулся от фанатов, я стал таким писателем, каким хочу быть.

–

Не только писатели страдают от этого нежелательного внимания. Спросите любого из десятков художников, чьи имена появляются в списках номинантов на «Хьюго» последние десять лет; спросите, как они реагируют на кражу своих полотен из выставочных залов, какие бы там ни были суровые и подготовленные охранники; спросите, какие у них возникают чувства, когда жирный фанат прищуривается на минимальную цену картины и оборачивается к автору, чтобы рявкнуть: «Ты Фрэнк Фазетта[168], что ли?» Спросите, как у них сжимается сердце, когда после конвента они забирают непроданные работы и видят разрезы на холсте или следы подошв на черно-белых рисунках.

Но не спрашивайте о конвентах Тима Кирка, потому что его лицо – маска скорби. Он не был на них больше девяти лет, и, если повезет, больше ни на одном не побывает. Он более чем разочарован. Фанатское сообщество наших дней вызывает у него безнадежную тоску. Называть его «жалким» Тим не хочет, предпочитает слово «конченный». Но он знает, что каких бы высот в своей карьере он ни достиг сейчас или в будущем, это будет вопреки фанатам и их «поддержке». Потому что все, что они от него требовали и требуют – это создание примитивных набросков. (Тысячами, и все для фэнзинов, которые никогда не заплатят ему ни цента.) Тим не поносит фанатов, не осуждает их, не возмущается. Он не говорит то, что говорю здесь публично я. Он понимает – как и многие другие художники и писатели, опасающиеся этих батальонов любящих фанатов-вампиров, – что лучше не размешивать содержимое этой бочки.

Но если вы как-нибудь подловите его поздно вечером, когда он не будет спокоен и обаятелен, как обычно, он доходчиво вам объяснит, что они отказали ему в праве быть таким художником, каким он хочет быть. Возможно, это не их вина – они такие, какие есть, и им всегда хочется того же самого – без перемен, без роста, без экспериментов; но если художник ответственно относится к своей работе, он считает себя вправе ожидать, что публика, требующая его внимания, тоже проявит по отношению к нему какую-то ответственность.

–

От Грегори Бенфорда:

–

Самый странный инцидент, который мне вспоминается, был таким: однажды человек прислал предсказуемую идею для романа со стандартным предложением: вы пишете – деньги делим поровну. Когда я отправил послание обратно, не дочитав, он ответил предупреждением – скорее это даже было требование – не просто не использовать эту идею в своих художественных сочинениях, но ни в коем случае не развивать ее в научных публикациях!

Он на самом деле думал, что предлагает мне по-настоящему Глубокую Мысль, а я, сумасшедший ученый, просто горю желанием обогатить мой тощий список публикаций эпохальной статьей, разрабатывающей эту его