Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

– Ничего, – поспешно ответил тот.

– Тогда решено. Отправляйтесь сейчас же. Ваши проводники умеют передвигаться в темноте.

Птолемей надел шлем и вышел; за ним последовали другие участники совета. Остался лишь Черный.

– Стоит ли посылать с Птолемеем этих варваров? – спросил он. – Разве мы всегда не справлялись сами?

Александр вперил в него твердый взгляд:

– Стоит, и по двум причинам, Черный. Во-первых, им знакомы эти места, как никому другому, а во-вторых, скоро они вольются в наше войско как регулярные части наравне с нашей конницей и пехотой.

Клит дернул головой, словно проглотил что-то горькое.

– Ты совершаешь страшную ошибку, Александр.

– Почему?

– Потому что рано или поздно тебе придется выбирать… Мы или они.

Он расстался с царем, не попрощавшись. Вскоре трубачи Птолемея протрубили сбор.

Глава 42

Оксатр проявил себя незаменимым. В скифских штанах из дубленой кожи и кожаном камзоле, обшитом железными пластинами, с луком через плечо, колчаном на боку и длинной гирканской саблей, он ехал на маленькой мохнатой, но невероятно выносливой степной лошадке.

Молодой перс велел всем взять факелы, потом зажег свой и красноречиво посмотрел в лицо Птолемею, словно хотел сказать: «Посмотрим, так ли ты крепок, как кажешься». Он пустился галопом, держа факел высоко над головой, чтобы освещать след и чтобы его видели остальные. По мере того как они продвигались вперед, следы становились все свежее и отчетливее – признак того, что враг все ближе.

Птолемей заметил, что азиаты ни на миг не останавливаются и даже мочатся прямо с коня. Когда же он наконец дал приказ сделать остановку, чтобы дать отдых коням и чтобы люди могли поспать, Оксатр покачал головой, выражая свое несогласие, а потом немного вздремнул, прислонившись к шее своего коня. Гирканские и бактрийские всадники последовали его примеру. Другие едва легли на землю, постелив плащи, как перс уже снова выпрямился и ухватился за поводья со словами:

– Уже поздно. Бесс не будет нас дожидаться.

И, запалив второй факел от дымящегося остатка первого, пустился в галоп. За ним поскакали его воины.

Лишь незадолго до рассвета Оксатр остановился. Соскочив на землю, он собрал немного конского навоза и показал Птолемею:

– Свежий. Завтра мы настигнем их.

– Если не сдохнем до того, – ответил один из командиров «Острия».

Птолемей, не желая показывать слабину, крикнул:

– По коням, воины! Покажите, кто вы есть!

Гордость и самолюбие пробудили в уставших всадниках остатки сил, но Птолемей заметил у некоторых кровоточащие ссадины в области бедер.

– Поняли, почему они носят штаны? А теперь вперед, поскакали!

Вскоре взошло солнце, и его яркий свет до бесконечности удлинил их тени на пустынной степной равнине, потом расцветил эти с виду безжизненные места и в час тишины и безмолвия придал степи почти приветливый вид. Здесь виднелись маленькие желтые цветочки диких маргариток, клочки пурпурного чертополоха, там и сям появлялся серебристый кустарник, отсвечивавший золотом на охре песчаной почвы. Однажды встретился караван громадных мохнатых верблюдов с двумя горбами, так называемых бактрианов, которые наполнили воздух странным жалобным ревом.

– Они идут в Смирну, – со смехом пояснил Оксатр. – Хотите с ними?

Птолемей покачал головой и приказал взять вправо. Глаза жгло от усталости, по всему телу пузырями вздулись мозоли, но он бы скорее дал себя убить, чем попросил об отдыхе. Однако несколько его воинов попросту рухнули на землю от усталости. Их бросили, предполагая забрать на обратном пути.

Тем временем солнце поднялось на небосклоне, и жара стала почти невыносимой. Откуда ни возьмись, появились тучи мух; привлеченные влагой, они лезли в глаза, сотни слепней жалили коней, которые лягались и ржали от боли. Птолемей заметил, что персидские лошади не так страдают от насекомых благодаря своей плотной мохнатой шерсти и длинным, до земли, хвостам, настигавшим надоедливых паразитов повсюду.

И как раз когда он размышлял об этом, до него донесся голос Оксатра:

– Город!

Перс указывал на стену из грубого кирпича, окружавшую серое поселение с низенькими домами и лишь одним высоким, внушительным зданием, где, по-видимому, располагалась резиденция правителя. По знаку Птолемея конница развернулась широкой дугой, охватывая город кольцом, чтобы не дать никому войти туда или выйти наружу. Оксатр переговорил с командиром вражеского гарнизона и спустя некоторое время вернулся к Птолемею.

– Они сильно удивлены видеть нас и потеряли мужество. Два сатрапа его сдадут, если мы оставим их свободными.

– Кто они?

– Спитамен и Датаферн.

– И где они сейчас?

– В городе. И Бесс вместе с ними.

Птолемей подумал немного. Тем временем с пастбищ вернулись стада и, не в состоянии вернуться в город, скопились по внешнему кругу выстроившихся дугой всадников. Скотина, вся в пыли, подняла оглушительный рев. Наконец Птолемей принял решение:

– Согласен. Пусть скажут, где принять капитуляцию. На всякий случай основное войско оставим здесь, а сами пойдем на встречу.

Оксатр вернулся к городской стене и снова какое-то время говорил с осажденными, а потом подал Птолемею знак, что договорился, и тот пропустил стада. Скотина со своими пастухами устремилась в открытые ворота, и вскоре бастионы заполнились мужчинами и женщинами, стариками и детьми – всем хотелось посмотреть на покрытых металлом дэвов в шлемах с гребнями, сидящих на огромных конях с лоснящейся шкурой. Они показывали друг другу на них, а потом на окрасившиеся закатными лучами горы в отдалении, словно говоря, что дэвы, как хищные птицы, спустились оттуда.

Оксатр доложил об условиях договоренности: сдача состоится с наступлением вечера в трех стадиях от города. Как только стемнеет, несколько согдийских всадников выдадут Бесса, а Спитамен и Датаферн тем временем убегут через восточные ворота, которые должны остаться свободными.

– Скажи, что меня это устраивает, – ответил Птолемей, рассудив, что ему приказано схватить Бесса, а про двух других сатрапов ничего не говорилось.

Он позволил своим солдатам поесть и попить, сидя на земле, а потом отдал приказ с наступлением ночи освободить восточные ворота.

– Откуда мне знать, что они не нарушат уговора? – озабоченно спросил Птолемей, когда они ехали к условленному месту.

– Я оставил у восточных ворот своих людей, которые знают узурпатора. Если он выйдет, они заметят.

Оксатр остановился, увидев на краю дороги старое сухое дерево акации, и обернулся к Птолемею:

– Вот условленное место. Нужно только подождать.

При наступлении сумерек бескрайнюю равнину поглотила тишина, но пение сверчков становилось все громче, а затем к нему присоединился протяжный вой шакала, словно исходивший ниоткуда и уходивший в никуда. Прошло, наверное, около часа. Послышался собачий лай, а вслед за ним – топот копыт. Оксатр вздрогнул.

– Идут, – сказал он и вдруг напрягся, как хищник в засаде.

Из степи