Источник - Джеймс Миченер

Графиня Фолькмар прервала их разговор, пригласив мужчин в зал поменьше, где на тяжелом деревянном столе их уже ждал великолепный обед. Главным блюдом был самец косули, добытый на холмах напротив Акры, но кроме того, на столе были и куропатки, доставленные в замок мусульманскими торговцами из Иерусалима. Высились бронзовые вазы с черными сливами и абрикосами из Сирии, апельсины и поздние дыни с полей под Ма-Кером. Фолькмар догадался, что люди Музаффара уже доставили в замок новые припасы, потому что увидел перед собой небольшое серебряное блюдо с персидскими фиалками, залитыми прозрачным сахаром. Они были сдобрены корицей и предназначались на десерт.

– Мне всегда нравилось есть на вашей посуде, – пошутил Музаффар. – Видя ее перед собой, я чувствую себя едва ли не христианином. – Он поднял перед собой благородное старое блюдо, много лет назад вылепленное в Иерусалиме, но обожженное в гончарных мастерских Египта, и снова стал его изучать. На нем был лишь один искусный рисунок красного цвета: огромная рыба, с глупым видом раскрывшая пасть. Почти два столетия в каждой крепости крестоносцев хранился такой набор посуды, ибо рыба стала самой популярной эмблемой христианства: несколько столетий назад кто-то выяснил, что греческое написание слова «рыба», ichthys – это акростих, который может быть истолкован как «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

Пока они ели, Музаффар разглядывал фолианты, которые стояли в шкафах вдоль одной из стен зала. В Ма-Кере было семьдесят томов, что считалось в те времена солидной библиотекой, и большинство из них доставил Музаффар. В Алеппо, Смирне или Багдаде, где бы ему ни доводилось бывать, он собирал старые книги для своего друга, потому что, как и многие арабы того времени, он считал странным, что неграмотные крестоносцы проявляют так мало интереса к учению.

Когда неторопливая трапеза подошла к концу, он сделал последний глоток вина, поцеловал на прощание графиню, дал юному Фолькмару несколько монеток из Персии и, взяв графа под руку, повлек его к верблюжьей стоянке. Когда они остались наедине, он тихо спросил:

– А когда придет конец перемирия?…

Граф Фолькмар задумался и потом сказал:

– Люди в Акре полны надежды, а я – осторожности. Мамелюки могут выгнать нас с этих земель.

– Я тоже так думаю. И что же ты будешь делать?

– Замок я не оставлю. – Граф подозревал, что Музаффар мог явиться сюда и в роли шпиона, поддавшись давлению мамелюков. С другой стороны, если они послали его, то уж лучше пусть все знают. – Я буду сопротивляться, – упрямо сказал он.

– А мальчик?

– В этом-то все и дело, – ответил Фолькмар, не скрывая озабоченности.

– Почему бы тебе не отослать его обратно в Германию? – предложил Музаффар.

– Мой отец побывал в Германии, и я помню, как он рассказывал, что по сравнению с нашей жизнью в Ма-Кере германцы живут подобно животным. Они же считали, что отец стал настоящим арабом, и сомневались, можно ли доверять его религиозности. Он рассказывал, что они с кузенами почти не понимали друг друга: он любил учиться, а они даже читать не умели; он любил философские дискуссии, а они знали только охоту. Короче, он обрел цивилизацию от арабов, а его родственники предпочли оставаться варварами, полными подозрительности. И когда его тягостный визит подошел к концу, все испытали неподдельное облегчение, видя, как он уезжает, – да и он сам чувствовал себя точно так же. Не думаю, что моему сыну понравится в Германии.

– Но я предупредил тебя, Фолькмар. Ему нужно уезжать.

– Знаю. Только куда?

Два старых друга обнялись, и араб вернулся к своим верблюдам.

Солнечным утром конца апреля 1290 года граф Фолькмар поднял своего одиннадцатилетнего сына с постели и привел в помещение, где его уже ждали. На полу был разложен полный набор доспехов для мальчика.

– Нам придется ехать верхом через опасные места, – объяснил граф. – И охрана не всегда может спасти от налета бродяг и грабителей. – После того как оруженосцы облачили мальчика в привычную нижнюю одежду, они примерили на него плотную рубашку, сотканную из толстых льняных нитей и подбитую хлопком, вымоченным в уксусе. Она должна была противостоять стрелам. На нее накинули легкую гибкую кольчугу до колен, которая не мешала движениям. Сзади она была разрезана, чтобы можно было сидеть верхом. Ноги были защищены Железными башмаками, длинные поножи которых прикрывали большие берцовые кости. А поскольку паломникам придется ехать под палящим солнцем, доспехи были прикрыты легким матерчатым плащом, на котором синим шелком был вышит герб замка: высокая округлая башня, окруженная другими.

Полный гордости, юный Фолькмар, клацая металлическими подошвами, побежал к матери поцеловать ее на прощание. Копья ему не дали, но мальчику было позволено иметь при себе парадный меч и надежный деревянный щит, обтянутый твердой кожей и окованный железом. Во дворе он с удовольствием отметил, что все рыцари в таком же облачении, как и у него, и у всех – металлические шлемы. Они напоминали кастрюли, но, тем не менее, узкие щели забрала позволяли дышать и видеть.

Подъемный мост замка опустился, железные створки ворот со скрипом разошлись в стороны, эскорт галопом пронесся через ров вниз в город, окруженный глинобитной стеной – мимо римско-католической церкви, мимо маронитской сирийской церкви, и вверх к старой византийской базилике, именуемой Санкта Магдалена, в которой девятьсот лет останавливались паломники, прося благословения перед тем, как отправиться на восток к морю Галилейскому, в те места, где проповедовал Христос. Остановив у входа коней, рыцари спешились и проследовали в темную часовню, где, преклонив колени, попросили благословения своему походу. Растерянный священник в драной рясе пробормотал над их обнаженными головами несколько греческих слов и перекрестил их. Рыцари вернулись к своим коням, перед которыми лежал путь через прекрасные зеленые земли владений графа Гретцского.

До чего прекрасны они были этим весенним утром, как до боли сжималось сердце от лицезрения их красоты. Кедровые и сосновые леса еще не были вырублены под корень; цвели и плодоносили оливковые сады и виноградники; поля приносили богатые урожаи пшеницы и ячменя, а на небольших делянках кунжут осыпал семена, из которых делали вкусные печенья для детей. Каждые пять или шесть миль перед всадниками появлялась новая деревня, возникшая во владениях графа Фолькмара, и в каждой на девяносто шесть мусульман приходилось четверо христиан, и все они вместе трудились бок о бок. И Фолькмар, осматриваясь, не мог отделаться от чувства, что, может быть, видит их в последний раз. Как и потомки семьи Ура, он любил эту землю не только потому, что она входила в его владения, но и потому, что она была добра и прекрасна сама по себе. Она воистину текла молоком и медом, и он сокрушенно думал, что никак не удастся ее сохранить в таком виде. Надо было хранить и беречь ее богатства, но он понимал, что, когда мамелюки захватят эти места, они не станут прилагать никаких усилий, чтобы сохранить их плодородие. Они перережут крестьян, под корень вырубят деревья, разрушат оросительные системы и оставят по себе опустошенные долины, в которых бедуины будут пасти своих коз. И как горько будет видеть эти лежащие в запустении поля, думал Фолькмар.