Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси - Нил Гейман

Папа Дейзи был так этим уязвлен, что робко попросил о матче-реванше в следующую среду и делал это в каждую следующую среду (за исключением каникул и государственных праздников) на протяжении еще двух лет.

По мере того как улучшалось их умение общаться с людьми и ее разговорный английский, улучшались и их отношения. Они бок о бок стояли, держась за руки, в живой человеческой цепи и протестовали против появления больших транспортеров, груженных боеголовками. Вместе (хотя и с много большей компанией единомышленников) они поехали в Барселону, чтобы протестовать против «потопа международного капитализма» и решительно «поднять свои голоса против гегемонии корпораций». Именно там они испытали на себе действие распыляемого властями слезоточивого газа, и мистер Дей растянул запястье, когда его излишне бесцеремонно оттолкнула с дороги барселонская полиция.

А потом в начале их третьего курса наступила среда, когда папа Дейзи побил маму Дейзи в шахматы. Он был так счастлив, так преисполнен воодушевления и сознания победы, что, расхрабрившись от своего подвига, предложил ей руку и сердце. А мама Дейзи, которая в глубине души боялась, что как только он выиграет, то потеряет к ней интерес, сказала: «Да, конечно».

Они обосновались в Англии и остались более-менее верны науке. У них родилась дочка, которую они назвали Дейзи, потому что купили себе тандем, двухколесный велосипед для двоих; став взрослой, Дейзи хохотала до упаду, узнав, что они действительно на нем катались. Они переезжали из университета в университет по Великобритании: папа преподавал кибернетику, а мама писала книги про гегемонию международных корпораций (которые никто не хотел читать) и книги про шахматы, их стратегию и историю (которые хотели читать все) и потому в удачный год зарабатывала больше мужа, который никогда не получал много. С возрастом их политическая активность пошла на убыль, и к середине жизни они превратились в счастливую пару, которую не интересует ничего помимо их самих, шахмат и Дейзи, а еще реконструкции и отладки забытых операционных систем.

Ни один из них не понимал Дейзи. Нисколечки.

Они винили себя в том, что не подавили в корне ее увлечение полицией, когда оно только-только начало проявляться — приблизительно тогда же, когда она научилась говорить. Дейзи тыкала пальцем в патрульные машины с тем же воодушевлением, с каким другие девочки показывали на пони. Ее седьмой день рождения пришлось отпраздновать маскарадом, чтобы она могла надеть костюм младшего офицера полиции, и в коробке с фотографиями на чердаке у родителей еще хранились фотографии, на которых ее лицо светилось бесконечной радостью семилетнего ребенка при виде торта — семь свечек вокруг синей мигалки.

Дейзи выросла в прилежную, веселую и смышленую девушку, которая осчастливила родителей, поступив в Лондонский университет, чтобы изучать там право и вычислительную технику. Отец мечтал, чтобы она читала лекции по праву, мать питала надежду, что ее дочь станет королевским адвокатом, а после, может, даже судьей и употребит закон на то, чтобы давить гегемонию корпораций, где бы и как бы она ни проявилась. А потом Дейзи все испортила, сдав вступительные экзамены и пойдя на работу в полицию. Полиция встретила ее с распростертыми объятиями: с одной стороны, имелось распоряжение принимать как можно больше узких специалистов (лучше женщин), с другой стороны, число компьютерных преступлений и мошенничеств росло день ото дня. Дейзи там очень была нужна. Откровенно говоря, там нужен был целый отряд Дейзи.

Теперь, четыре года спустя, можно честно признаться, что карьера в полиции не оправдала надежд Дейзи. Да, разумеется, родители не уставали предостерегать, что полиция — это расистское и сексистское учреждение, которое раздавит ее индивидуальность, превратив в нечто бездушное и ординарное, так же верно превратит ее в часть «столовской культуры», как растворимый кофе, но дело было не в этом. Нет, больше всего ее раздражала необходимость заставлять остальных полицейских понять, что она тоже полицейский. Она пришла к выводу, что для большинства копов работа полицейского — это то, что делаешь, дабы защитить среднего англичанина от страшных хулиганов из неблагополучных семей, которые хотят взломать бензоколонку или стырить сотовый телефон. С точки зрения Дейзи, речь шла совсем о другом. Дейзи знала, что пятнадцатилетний парнишка, сидя у себя в комнате где-нибудь в Германии, способен запустить вирус, который отключит электричество в больнице и вреда принесет больше любой бомбы. Дейзи держалась мнения, что по-настоящему плохие парни знают, как работают FTP-cepверы, разбираются в шифровании данных и пользуются одноразовыми сотовыми. И сомневалась, что хорошие парни все это умеют.

Отпив глоток кофе из пластмассовой чашки, Дейзи поморщилась: пока она листала страницы электронных документов, кофе остыл.

Она просеяла всю информацию, которую дал ей Грэхем Хорикс. Спору нет, это — тот самый случай, когда с первого взгляда видно, что дело нечисто: взять хотя бы чек на две тысячи фунтов, который Чарльз Нанси, по всей видимости, выписал самому себе на прошлой неделе.

Вот только… Вот только что-то не складывалось.

Пройдя в конец коридора, она постучала в дверь кабинета суперинтенданта.

— Войдите!

На протяжении тридцати лет суперинтендант Камбервелл курил за рабочим столом трубку, а потом в здании ввели запрет на курение. Теперь он обходился куском пластилина, который скатывал в шарик и раздавливал, мял и ковырял пальцем. С трубкой в зубах он был мирным и добродушным и, по мнению подчиненных, истинная соль земли. С куском пластилина в руках он был неизменно раздражительным и вспыльчивым. В удачный день дотягивал даже до обидчивости.

— Да?

— Я по делу «Агентства Грэхема Хорикса».

— М-м-м?

— У меня неспокойно на душе.

— Неспокойно на душе? При чем, скажите на милость, тут душа?

— Думаю, мне следует самоустраниться от расследования.

На суперинтенданта это впечатления не произвело, он только посмотрел на нее свирепо. Предоставленные сами себе пальцы лепили из голубого пластилина пеньковую трубку.

— Причина?

— Я встречалась раньше с подозреваемым.

— И? Провели с ним отпуск? Крестили его детей? Что?

— Нет. Я встречалась с ним лишь однажды. Ночевала у него.

— Хотите сказать, вы с ним побаловались? — Глубокий вздох, в котором в равных долях смешались усталость от мира, раздражение и тоска по унции «Старого Холборна».

— Нет, сэр. Ничего подобного. Я просто у него переночевала.

— И это все, что вас связывает?

— Да, сэр.

Он смял пластилиновую трубку в бесформенный ком.

— Вы сознаете, что попусту тратите мое время?

— Да, сэр. Извините, сэр.

— Делайте свою работу. А меня оставьте в покое.

На пятый этаж Мэв Ливингстон поднималась одна, и медленная тряска в лифте дала ей достаточно времени отрепетировать, что она скажет Грэхему Хориксу, когда наконец до него доберется.