Второй пол - Симона де Бовуар

Нередко она понимает, что ведет себя неправильно, и пытается возродить свою свободу, вновь стать для любовника непредсказуемой. Тогда она начинает кокетничать. Если она возбуждает желание в других мужчинах, пресыщенный любовник вновь начинает проявлять к ней интерес. Это избитая тема многих «ехидных» романов. Пока послушная Альбертина находится рядом с Прустом, она кажется ему пресной, на расстоянии она вновь становится загадочной, он ревнует и по-новому оценивает ее. Однако подобные уловки таят в себе опасность. Если мужчина отдает себе в них отчет, они лишь подчеркивают жалкую зависимость любовницы. Но и в случае успеха они рискованны; мужчина пренебрегает женщиной, потому что уверен в том, что она принадлежит ему, но из-за этой же уверенности он к ней привязан. Неизвестно, чему повредит неверность: пренебрежению или привязанности. Может случиться, что оскорбленный мужчина отвернется от охладевшей к нему любовницы. Да, он хочет, чтобы она была свободна, но в то же время он хочет, чтобы она была ему предана. Эта опасность известна женщине, она парализует ее кокетство. Влюбленной женщине редко удается удачно играть в такую игру, слишком силен ее страх попасться в собственные сети. Если в ней еще сохраняется уважение к любовнику, ей противно обманывать его, ведь в ее глазах он остается богом. Выигрывая, она ниспровергает своего идола; проигрывая, гибнет сама. Спасения нет.

Осмотрительная влюбленная – но эти два слова плохо сочетаются друг с другом – старается превратить страсть любовника в нежность, дружбу, привычку. Иногда она пытается привязать его более прочными узами, родив ему ребенка или выйдя за него замуж. Желание стать женой своего любовника не дает покоя многим возлюбленным, поскольку они стремятся к прочному положению. Ловкая любовница пользуется великодушием молодого любовника для того, чтобы обеспечить свое будущее. Однако женщина, занимающаяся подобного рода спекуляциями, не заслуживает имени возлюбленной. Дело в том, что возлюбленная, неистово мечтая навсегда завладеть свободой любовника, не помышляет об ее уничтожении. Именно поэтому любовь-религия, за исключением тех редких случаев, когда свободные обязательства сохраняются всю жизнь, ведет к катастрофе. М-ль де Леспинас повезло в ее связи с Мора: она охладела первой. Охладела она потому, что встретила Гибера, который, в свою очередь, быстро охладел к ней. Любовь г-жи д’Агу и Листа умерла вследствие следующей неумолимой логики: страстный, живой и честолюбивый Лист был очень привлекателен, но те же качества толкали его все к новым и новым увлечениям. Он неминуемо должен был расстаться с португальской монашенкой. Платой за пылкость, придававшую д’Аннунцио такую обворожительность (по словам Айседоры Дункан), была его неверность. Мужчина может глубоко переживать разрыв с женщиной, но в конце концов у него остается его мужская жизнь. У покинутой женщины ничего не остается, она превращается в ничто. Если у нее спрашивают: «А как вы жили раньше?» – она даже не в состоянии вспомнить об этом. Она отреклась от своего собственного мира и избрала себе новую отчизну, из которой ее неожиданно изгоняют. Она отреклась от всех ценностей, в которые верила, разорвала дружеские связи и теперь оказывается одна, в пустыне, без крыши над головой. Как ей начать новую жизнь, ведь у нее нет ничего, кроме возлюбленного. Она погружается в бредовые грезы, как когда-то женщины удалялись в монастырь. Если же женщина слишком благоразумна, ей остается лишь умереть. Очень быстро, как это случилось с м-ль де Леспинас, или в медленных муках. Агония может длиться долго. Если в течение десяти или двадцати лет женщина отдавалась мужчине телом и душой, если он прочно держался на пьедестале, на который она его возвела, разрыв для нее – сокрушительная катастрофа. «Что мне делать, – спрашивала одна сорокалетняя женщина, – что мне делать, если Жак меня больше не любит?» Она тщательно одевалась, причесывалась, красилась, но ее застывшее, постаревшее лицо вряд ли могло внушить кому-нибудь любовь. А сама она, прожив двадцать лет в тени одного мужчины, разве могла полюбить другого? Когда человеку сорок лет, ему остаются еще долгие годы жизни. Помню одну женщину, глаза которой по-прежнему оставались красивыми, а черты лица – благородными, несмотря на опухшее от плача лицо. Она, слепая и глухая ко всему, даже не замечала, как на людях по лицу ее текли слезы. Теперь ее божество другой говорит слова, придуманные для нее. Как королева, лишившаяся трона, она не уверена в том, что у нее действительно когда-то было королевство. Если женщина молода, она может исцелиться, ее излечит новая любовь. Иногда она отдается ей более сдержанно, понимая, что все то, что не уникально, не может быть абсолютным. Но нередко она губит себя в ней еще неистовей, чем в первой любви, потому что стремится искупить прошлое поражение. Неудача в абсолютной любви может стать плодотворным испытанием только в случае, если женщина способна взять себя в руки. Расставшись с Абеляром, Элоиза не потеряла себя, потому что, став настоятельницей монастыря, создала себе независимую жизнь. Героини Колетт слишком горды и душевно богаты, чтобы позволить погубить себя любовному разочарованию: Рене Мере спасается работой, а Сидо говорит своей дочери Колетт, что не слишком опасается за ее любовную жизнь, потому что знает, что в ее душе, кроме качеств возлюбленной, есть и другие качества. Однако лишь немногие преступления влекут за собой худшие наказания, чем великодушное заблуждение женщины, заключающееся в том, что она полностью отдается в руки другого человека. Подлинная любовь должна была бы быть основана на взаимном признании двух свобод. Каждый из любящих чувствовал бы себя в этом случае и самим собой, и Другим, ни одному из них не пришлось бы отрекаться от своей трансцендентности или калечить себя. Оба они вместе находили бы в мире ценности и цели. Каждый из них, даря себя возлюбленному, познавал бы себя и обогащал свой мир. Жорж Гюсдорф в своей работе о самопознании[452] очень точно описывает, чего ждет от любви мужчина:

Именно этим объясняется та важность, которую приобретает для молодого человека наука любви[453]. Мы видели, как Стендаль и Мальро восхищались чудом, превращающим «меня самого в другого». Но Гюсдорф не прав, когда он пишет: «Точно так же мужчина является для женщины необходимым звеном, связывающим ее самое с ней самой», ибо в настоящее время положение женщины не точно таково. Мужчина познает себя в Другом, но он остается самим собой, его новое лицо вписывается в его целостную личность. Для женщины такая ситуация была бы возможна, только если бы она так же полноценно существовала «для себя», то есть обладала экономической независимостью, стремилась к достижению собственных целей и была непосредственно связана с обществом. При этих условиях в любви возможно равенство, его описал Мальро в отношениях между Кио и Мэй. Тогда женщина может даже играть мужскую, главенствующую роль, как играла, например, г-жа де Варанс по отношению к Руссо или Леа по отношению к Шери. Но в большинстве случаев женщина осознает себя лишь в качестве Другого, часть ее личности, предназначенная «для Другого», становится самой ее сущностью. Любовь для нее – это не дух посредничества между собой и собой, потому что она не обретает самое себя в своем субъективном существовании. Вся ее личность сведена лишь к роли любовницы, которую не только открыл, но и сотворил мужчина, и ее благополучие зависит от этой основавшей ее деспотической свободы, которая в любой момент может ее уничтожить. Ее жизнь проходит в страхе перед тем, кто, не до конца осознавая это и не очень желая, держит ее судьбу в своих руках. Ей грозит опасность от другого, она – запуганный и бессильный свидетель собственной судьбы. Поневоле тиран и палач, этот другой наперекор ей и себе принимает облик врага. Вместо слияния, к которому она стремится, влюбленная женщина приходит к горькому одиночеству, вместо взаимопонимания ее ждет борьба, а то и ненависть. Для женщины любовь – это отчаянная попытка, приняв зависимость, на которую она обречена, преодолеть ее. Но зависимость, даже если она добровольна, ведет лишь к страху и порабощению.