Сезон туманов (сборник) - Евгений Гуляковский

Постепенно и очень медленно к ней возвращалось ощущение собственного тела. При этом она обнаружила новую, неизвестную ей раньше возможность мысленно путешествовать внутри себя. Сознание перемещалось от мышцы к мышце. Она ощутила упругость своих легких, горячий узел солнечного сплетения, почувствовала толчки теплой крови, разносящей по телу заряд животворной энергии, и легкое покалывание под правой коленкой, где у нее был широкий уродливый шрам, оставшийся от гвоздя, на который она упала в детстве. Вот и еще одно собственное, не подсказанное извне воспоминание. Может быть, память постепенно проснется? Веста опустила руку, привычным жестом погладила коленку и, вздрогнув, замерла в неестественном, согнутом положении, ощутив под пальцами совершенно гладкую поверхность неповрежденной кожи. Справившись с собой, сдержав первую волну панического ужаса, она бросилась к окну. Шрама не было. Кожа отсвечивала матовой ровной белизной. Чудовищная мысль о том, что ее втиснули в чье-то чужое тело, потрясла ее. Но уже секундой позже в голову пришло более правдоподобное объяснение. Скорее всего, ей подменили не тело – а память. И все эти фотографии, все эти картины детства, умерший отец, гимназия и сам шрам – все это ей не принадлежит. Воспоминания насильственно втиснуты в ее сознание чьей-то чужой волей. И в конце концов она вернулась к тому, с чего начала сегодняшний день. К полному нулю. К необходимости начинать все заново. Одно она знала твердо. Ее ничто не остановит и не запугает. Она подошла к столу и уверенно достала коробку с лупой. Она ЗНАЛА, где должен был лежать нужный ей предмет.

На коже не было следов уколов. Не было ни царапин, ни мельчайших очагов воспаления. Вообще ничего. Такая кожа бывает, наверно, лишь у мраморных статуй.

* * *

– Итак, вы утверждаете, что ваши машины не сталкивались?

Капитан полиции Ивестер пододвинул к себе протокол допроса, посмотрел на просвет прозрачную шариковую ручку, словно проверял, много ли в ней еще осталось пасты, поудобней устроился на жестком исцарапанном стуле и всем своим видом изобразил готовность записать мой очередной ответ. Это продолжалось второй час. Я чувствовал в голове пульсирующую тяжесть. Обычную после бессонной ночи. Судя по жидкой полоске света, пробившейся сквозь занавешенное окно, утро уже наступило. Часа четыре мы прождали у обрыва, пока прибыла полиция. Потом они вызвали плавучий кран, водолазов… И до сих пор у меня перед глазами стояла картина ночной набережной. Картина казалась слишком вычурной, неправдоподобной, словно нарисованной плохим художником. Кусок ослепительно-белой под лучами прожекторов набережной, человек восемь усталых, продрогших людей, ржавая лебедка крана, медленно, со скрипом тянувшая канат, и плотная, непробиваемая темнота окружающего пространства, из которой медленно и неустанно летели сверкающие брызги дождя.

Машина стала видна еще до того, как лебедка вырвала ее из воды. Она напоминала какую-то гигантскую хищную рыбу, заглотившую конец каната с наживкой.

Когда кран приподнял корпус машины над поверхностью моря, из всех щелей длинными белыми струями полилась вода. Теперь машина, висевшая в перекрестье прожекторных лучей, походила на хорошо освещенный аквариум. Уровень жидкости в нем постепенно понижался. Казалось невыносимым увидеть то, что скрывалось под водой на уровне водительского сиденья… Я отвернулся и, только услышав удивленные возгласы, вновь посмотрел на машину.

Кран двинул в нашу сторону своей длинной, терявшейся в темноте стрелой и осторожно опустил машину на набережную. Вода уже не хлестала из нее широкими струями. Последние темные лужи растекались под колесами, ослепительно сверкали никель бампера и совершенно целые стекла салона.

Я не сразу понял, что так удивило столпившихся вокруг людей. Преодолев наконец внутреннее сопротивление, я заглянул внутрь салона. Он был пуст. Совершенно пуст…

* * *

– Вы собираетесь отвечать? – спросил капитан, и я с минуту еще молчал, пытаясь вспомнить, о чем он меня только что спрашивал. Ах да, столкновение…

– Нет. Столкновения не было. Крыло и фара повреждены от удара о столб. Это можно проверить.

– Мы и проверим, не беспокойтесь. Но на «вольво» тоже есть следы удара. У нее смята левая часть багажника, сорван задний бампер.

– Возможно, зацепилась во время падения с обрыва.

– Возможно. Но куда все-таки девался водитель? Двери салона остались закрытыми. Если ему удалось выбраться после падения, вряд ли он стал бы закрывать за собой дверь.

– Логично, – одобрил я.

Капитан посмотрел на меня с раздражением.

– Но ведь именно вы остались на набережной, пока ваш сотрудник, как его… – он заглянул в протокол, – пока Гвельтов ходил звонить, никуда не отлучались, и вы продолжаете утверждать, что за это время никто, не замеченный вами, не мог подняться на набережную?

– Фара хорошо освещала эту часть берега. Нет, там никто не поднимался.

– Получается, что «вольво» сам собой, без водителя нырнул в море? Или может быть, водитель растворился?

– Ерунда получается.

– Вот именно, ерунда. Может быть, в конце концов для разнообразия вы расскажете, как все произошло на самом деле? Нет? Ну, тогда я вам расскажу. Вы случайно в темноте задели стоявшую на набережной машину. От удара она упала в море.

Я одобрительно посмотрел на капитана. В логике ему не откажешь. Я дьявольски устал от этой ночи. Если бы у меня так дико не болела голова, я бы, возможно, нашел выход из этой дурацкой ситуации. Хотя капитана тоже можно понять: все происшедшее выглядело чудовищно нелепо. Однако в нагромождении нелепостей и странностей была какая-то своя логика, ускользающая от меня мысль… Если бы я мог хорошо выспаться и потом на свежую голову все как следует обдумать, может быть, я бы понял, в чем дело. Но для этого необходимо сначала избавиться от Ивестера. А судя по началу нашего знакомства, это будет не просто. Инспектор нам попался въедливый и на редкость упрямый. Допрашивал он нас с Гвельтовым раздельно по второму разу. Все искал несоответствия и логические провалы в наших показаниях. Их было сколько угодно. И к утру он окончательно поверил в то, что имеет дело с двумя отпетыми авантюристами, а может быть, и с преступниками. Благо документов у нас с собой не оказалось, и для выяснения наших личностей все равно пришлось ждать утра. Так что ночь дежурства у Ивестера прошла не скучно. Пока появилось начальство, пока звонили в институт – прошло еще часа два, а к этому времени уже пришел ответ на запрос из бурминского отделения. И в нем сообщалось, что профессор Мишурин бесследно исчез из санатория неделю назад, его нет ни дома, ни в институте, его вообще нигде нет. Объявлен розыск. И хотя сообщение об исчезновении Мишурина запутало все еще больше – для меня оно кое-что и прояснило, потому что хорошо укладывалось в то смутное подозрение, которое я упорно гнал от себя прочь, твердо решив заняться им только после нормального восьмичасового сна.

В конце концов, поскольку доказать нашу причастность к исчезновению профессора из Бурмы было невозможно, Ивестер буквально выдавил из меня признание в том, что в темноте я мог и не заметить отсутствие водителя. (Это в несущейся-то через весь город машине!)