Ван Гог, Мане, Тулуз-Лотрек - Анри Перрюшо

(и чем море было неспокойнее, тем больше получал он удовольствия) и кончая обычными развлечениями и неожиданными зрелищами, которые ждали его в Лондоне: уличная толпа, Национальная галерея и Британский музей; меланхоличные завсегдатаи трактиров (они – о, чудо! – отбивали у него охоту пить), груды рыбы у Свитингса, в Чипсайде; бифштексы в «Критерионе» или в «Хорс-Шо» (они «тают во рту, как пирожные»), подвалы магазина «Либерти», где «при электрическом свете девушки-продавщицы демонстрируют сказочные ткани, которыми славится фирма»; дом Уистлера со знаменитой «павлиньей комнатой», которой Лотрек не переставал восхищаться каждый раз, когда попадал в нее, – там все было выдержано в синем цвете с золотом.

В Лондоне Лотрек чувствовал себя как дома. Год назад туда окончательно перебрался Шарль Кондер. Вдвоем с Лотреком они много бродили по городу. Лотрек стремился все посмотреть, за исключением общепризнанных «достопримечательностей», которые вызывали у него отвращение.

Кондер вращался в среде близких Оскару Уайльду художников и писателей. 1895 год был драматичным как для поэта, так и для его друзей, восхищавшихся им. Уайльд, обвиненный в преступлении против нравственности маркизом Кинсберри, отцом его «друга» лорда Альфреда Дугласа, пятого апреля был арестован. Двадцать шестого апреля в суде присяжных «Олд Бейли» начался процесс. Однажды вечером Кондер повел Лотрека к Уайльду.

Художник «с некоторым ужасом» смотрел на этого человека, который еще вчера занимал в литературном мире такое почетное место, а теперь был причислен к уголовникам. Завтра его вышлют за пределы родины, но он все еще хорохорится, бросая вызов закоснелому английскому пуританизму, держится величаво, твердо веря, что победа будет за ним.

Уайльд отказался позировать Лотреку. Ну что ж, ничего не поделаешь! Но художник не может упустить такую исключительную модель и впивается взглядом в его лицо. Сочувствовал ли он Уайльду? Отношение английского общества к поэту поражало, даже больше – возмущало его, но настоящей симпатии к Уайльду он не испытывал. И впрямь, не было человека более несходного по характеру с Лотреком, чем Оскар Уайльд (Уистлер сказал об Оскаре Уайльде, что он «яркий пример того, каким не должен быть человек искусства») – эстет в элегантных костюмах, с вычурными манерами, любивший парадоксы, витиеватый язык и театральную томность. «Я печален потому, что одна половина человечества не верит в Бога, а другая – не верит в меня».

Могучая фигура Уайльда, хотя он и выглядел рыхлым, поразила Лотрека. Уайльд не хочет позировать? Не беда! Лотрек и не нуждается в этом! Он запечатлел в своей памяти это вызывающее, женоподобное лицо с тяжелой челюстью и ртом старой кокетки. Это поразительное существо произвело на него такое сильное впечатление, что он ничего не забудет – ни его дряблых щек, ни тусклого цвета лица, ни прилизанных светлых, почти желтых волос, ни заплывших жиром маленьких презрительных глазок с набухшими под ними мешками и нависшими веками. Вернувшись в Париж (дело Уайльда имело большой резонанс повсюду), Лотрек 15 мая напечатал в «Ревю бланш» рисунок пером – Оскар Уайльд произносит последнее слово в суде. После этого Лотрек написал быстрыми мазками на картоне очень убедительный в своей простоте портрет поэта: несколько линий, несколько цветных пятен, и вся сущность этого человека – как на ладони. Продолжая работу над картинами для балагана Ла Гулю, Лотрек и там изобразил Уайльда среди зрителей, любующихся «восточным танцем».

Вскоре Лотрек закончил свои холсты для балагана. Когда ярмарка в Нейи открылась, Ла Гулю уже выступала на фоне панно Лотрека, которые сразу же обратили на себя внимание.

«Оба панно пользуются бешеным успехом!» – писал репортер «Фен дю сьекль», оценивая их как «необычное оформление». «Это великолепная шутка Тулуз-Лотрека, – утверждала „Ви паризьен“, – художника весьма эксцентричного, которому вздумалось помалевать своей кистью в народном духе, озорно и непристойно. Это канкан в фресках, потрясающее виляние бедрами. Это танцулька! Кричащие цвета, невероятный рисунок. Но все это действительно забавно. Мало того, художник вложил своеобразную иронию в свое произведение, написав на первом плане Оскара Уайльда! Как хорошо, что есть на свете человек, которому наплевать на общественное мнение!»

Эти два панно были прощальным подарком художника танцовщице, выражением его признательности ей.

Ла Гулю и Лотрек были тесно связаны с яркой, но короткой славой Монмартра, хотя и продолжавшего существовать, но жившего уже прошлым и лаврами, которые принесли ему неистовая кадриль, песенки Брюана и шуточки Сали. Все это кануло в вечность. «Не повезло! – воскликнул какой-то элегантный господин у балагана Ла Гулю. – Вчера во время танца вдруг оголилась ее ляжка!»

Как это обидно звучало после тех воплей: «Выше! Ла Гулю! Выше!» – которые некогда гремели в «Мулен Руж».

Ах ты, мельница, ах, «Мулен Руж»!

Для кого мелешь ты, «Мулен Руж»?

То ль для смерти, а то ль для любви?

Для кого мелешь ты до зари?

Ла Гулю на эстраде балагана выделывала па своего «мавританского» танца. С тех пор как она дебютировала на Монмартре, прошло десять лет, почти день в день. Но сегодня снова художник приветствовал ее привычным жестом, подняв, словно ружье на караул, свою палку.

Вот они и опять встретились.

В последний раз.

Расставшись, они пошли каждый своей дорогой. Больше они уже не видели друг друга.

* * *

Лотрек недолго оставался в Париже. Ему уже не сиделось на одном месте. Едва состоялось открытие ярмарки в Нейи, как он умчался на побережье Ла-Манша, почувствовав необходимость «подремонтировать себя».

В фуражке и куртке капитана торгового флота с золотыми пуговицами, в сопровождении верного Детома, который своим внушительным видом охранял его от насмешек, он ковылял по порту Гранвиля, по улицам Динара. На пляже Лотрек в облегающей тельняшке принимал воинственные позы («Я изображаю льва», – говорил он) и просил Гибера сфотографировать его. Что ж, одной карикатурой больше!

Случалось, он доставал из груды хлама в своей мастерской на улице Турлак какую-нибудь маску, напяливал ее себе на лицо: «Ведь правда, она недурна и на месте… Она меня совсем не уродует… просто меняет!» Бедный Лотрек!

В то лето он собирался побывать на юго-западе Франции, но ему так нравилось море, что он решил не тащиться через всю страну поездом, а сесть в Гавре на один из пароходов компании «Уормс», обслуживающий линию на Дакар, и проплыть на нем вдоль берега до Бордо. Гибер сопровождал его.

Лотрек отплыл на «Чили». Пассажиров было мало, всего несколько человек. Лотрек вел себя по-хозяйски. В Гавре он закупил ящики изысканного вина, портвейна и оливкового масла. Путешествие превратилось в веселый пикник. Устроившись на кухне, как у себя дома, Лотрек требовал, чтобы пароход останавливался у бретонских рыбацких поселков, где можно запастись рыбой и другими дарами моря. Он готовил экипажу роскошные обеды, угощал их ухой по-бордоски и омарами по-американски. Без устали он нарезал омаров, рубил лук и разные травы, варил соусы, приправлял блюда томатом, перцем, коньяком или белым вином, словом, трудился не покладая рук.

Путешествие показалось ему слишком коротким. Когда они пришли в Бордо, Лотрек вдруг заметил одну пассажирку, на которую до тех пор не обратил внимания, так как был поглощен кулинарией.

Она привела его в восторг.

Эта женщина была сама грациозность. В маленькой соломенной шляпке, мило надвинутой на лоб, она лежала в шезлонге и задумчиво глядела вдаль. Какое соблазнительное