Герои Смуты - Вячеслав Козляков

Пришедшие под Москву ратные люди организовали новый центр власти. Возглавили его «Великого Московского государьства бояре и воеводы», первым среди которых по праву был назван Прокофий Ляпунов. По городам в церковных службах «на многолетье» стали поминать «благоверныя князи и бояря» и обращаться под Москву с челобитными к «Великого Росийского Московского государьства и всей земли бояром»[121]. Тем самым бояре, выбранные «от земли» и находившиеся в походных шатрах под Москвой, противопоставлялись московским боярам, заседавшим в Кремле. Повсюду рассылались призывы действовать «обще со всею землею» и в ополчение приглашались новые ратники, вплоть до «крепостных» людей. Была назначена дата — 29 мая (по другим сведениям — 25 мая): к этому времени приезд в полки ополчения становился уже не просто желателен, а обязателен для всех. В противном случае по земскому приговору предлагалось конфисковать поместья не являвшихся на службу «нетчиков» и отдавать их «в роздачу».

Кроме военной задачи — блокирования польско-литовского гарнизона в Москве и принуждения его к сдаче, ополчение занялось созданием земского правительства. Прокофий Ляпунов очень рано обратился к этой практической стороне дела — еще тогда, когда прекратил отсылать доходы в Москву и призвал делать то же самое своих сторонников. Когда ополчение только организовывалось, рязанский воевода говорил о необходимости закупать и запасать порох и свинец. Теперь, под Москвой, все доходы и запасы, которые собирались в городах, должны были послужить общему делу. Придя под Москву, «бояре Московского государства» призывали везти собранную казну в ополчение — ведь в самом деле, не отдавать же ее сидевшим в столице полякам и литовцам! Эта часть земского устроения тоже находилась в ведении Прокофия Ляпунова. «По земскому приговору» было решено сменить воевод в ряде городов. В обычное время смена городового воеводы была рутинным делом, но, находясь под Москвой, Прокофий Ляпунов должен был еще доказать, что у него есть право на такое распоряжение. Оправдывало всё, как уже говорилось, борьба за веру. Кроме того, представителей «мира» пытались привлечь к управлению на местах. Об этом свидетельствуют слова сольвычегодской грамоты, которая как раз и была послана для смены воеводы. Присланному из подмосковных полков «для земского дела» новому воеводе дали наказ «земские дела и росправу чинити, советовав с лутчими земскими людми о всяких делах». Воеводе поручалось «для избавленья православныя християнския веры и всего Московского государства» собрать денежные доходы и прислать их ратным людям к Москве, «ко всей земле, чтоб ратные люди со скудости, стоячи против врагов наших вопчих, розно не розбрелися»[122].

И всё же собравшиеся под Москвой воеводы не преуспели в создании полноценного земского союза. «Скудость» казны и кормов еще можно было как-то пережить, но оказалось, что никуда нельзя деться от междоусобной вражды. Когда города договаривались друг с другом идти в поход под Москву — это было одно; когда же дворянские и казачьи отряды стали воевать вместе, то старое недоверие и обиды вернулись. Не было согласия прежде всего среди главных воевод ополчения. «Новый летописец» написал о начале раздоров с того момента, как только Первое ополчение оказалось у стен столицы: «Бысть у них под Москвою меж себя рознь великая, и делу ратному спорыни не бысть меж ими». Выборы трех главных ратных воевод — князя Дмитрия Трубецкого, Ивана Заруцкого и Прокофия Ляпунова — тоже не внесли окончательного успокоения. Получалось, что бывшие тушинские бояре должны были подтверждать в подмосковных полках пожалования, сделанные служилым людям «за царя Васильево осадное сиденье», то есть за оборону Москвы от сторонников «Вора» — фактически, от них самих! Прокофий Ляпунов, в свою очередь, стремился унимать казаков от тушинских повадок, от привычки выделять себе «приставства» и распоряжаться ими по собственному усмотрению. Ничего хорошего от такого «правительства», отягощенного старыми счетами, ожидать не приходилось. Не случайно «ратные люди» били челом о том, чтобы записать в будущем приговоре: «…меж бы себя друг друга не упрекати, кои б в Москве и в Тушине».

Ко всему добавилось и то, что вожди ополчения стали думать больше о собственных интересах, чем об общем земском деле, ради которого они пришли под Москву. В продолжении рассказа «Нового летописца» о делах Первого ополчения читаем: «В тех же начальниках бысть великая ненависть и гордость: друг пред другом чести и начальство получить желаста, ни един единого меныии быти не хотяше, всякому хотяшеся самому владети».

Чем же, кроме этого поистине «враждотворного» местничества, запомнилась история ополчения автору летописи? Оказывается, безмерной гордостью Прокофия Ляпунова, который «не по своей мере вознесеся», и картинами ожидания приема у главного воеводы, внимания которого добивались многие «отецкие дети» и сами бояре: «Приходяху бо к нему на поклонение и стояху у него у избы многое время, никакова человека к себе не пущаше и многокоризными словесами многих поношаше, х казаком жесточь имеяше». «Другой начальник», Иван Заруцкий, «поймал себе городы и волости многие», из-за чего «на того ж Заруцкого от земли от всей ненависть бяше». Лишь для одного князя Дмитрия Трубецкого у летописца не нашлось никаких бранных слов — может быть, потому, что «Трубецкому же меж ими чести никакие от них не бе»[123].

Упреки, адресованные Прокофию Ляпунову, могли быть справедливы, но в оценках летописца заметно стремление принизить значение действий тех, кто принимал участие в событиях на стороне земского ополчения. Прокофий Ляпунов, как видно из его грамот, не особенно щадил чувства своих противников — бояр, сидевших в Москве. Во время возобновившихся в июне 1611 года переговоров с гетманом Яном Сапегой (который уже побывал в королевском лагере под Смоленском и договаривался в то время об уплате денег за службу с Александром Госевским, а потому хотел показать, что может договориться о соединении и с Прокофием Ляпуновым) глава земского ополчения пышно титуловал себя так: «приобщитель преже бывших преславных царей преименитого Московского государства, неотклонной их царского величества думной дворенин и воевода Прокофий Ляпунов». Обращаясь к Сапеге с призывом «за православную нашу веру и за правду стояти», он прямо обозначал, каких врагов имел в виду: «против лжесловного неисправления, лукавых под присягою старосты Гасевского, и полковников, и ротмистров, и всего злопагубново их рыцерства, и против московских бояр непостоятелного предания Московского государства и отступления древняго своего благочестия»[124].