Терри Пратчетт. Дух фэнтези - Крейг Кэйбелл

Хотя драконы – один из отличительных признаков жанра фэнтези, Пратчетт не просто вводит их в роман. Он объясняет, почему они пропали, предполагая таким образом, что они могли жить и дышать огнем и в нашем мире, давным-давно. Толкин это упустил, потому что в «Хоббите» Смауг просто существует. Пратчетт всегда задает вопросы миру вокруг, иногда спокойно, а иногда и довольно сердито.

Во времена Диккенса назвать кого-то гением означало сказать, что этот кто-то очень хорош в своем деле. Нил Гейман назвал гением Дугласа Адамса, и я почти уверен, что Терри Пратчетта он назовет так же и по той же причине. Больше всего в текстах Пратчетта меня интригует его способность (общая с Роальдом Далем) с легкостью возвращаться в детство. Как будто существует прямой и ярко освещенный путь туда. Необязательно в прошлое, просто в детство. Однажды Даль сказал мне, что не понимает, как именно пишет книги для детей. Мне тогда было одиннадцать, так что меня заявление озадачило, но сейчас я рискнул бы сказать то же самое о Пратчетте. Детские книги – это просто странный поджанр обычных для них историй. Даль писал великолепные рассказы, Пратчетт – мрачные книги о Плоском мире. Эта мрачность свойственна Смерти и, в некоторой степени, Ночной страже. Темная сторона жизни привлекает некоторых писателей, взять, например, Диккенса, который никогда не забывал о боли, причиненной ему в детстве, примерно как Джон Леннон. Даль, Пратчетт или Дуглас Адамс никогда не стали бы звать маму, а вот Леннон звал. Шрам на душе никуда не деть.

Стивен Фрай в своей автобиографии «Хроники Фрая» рассказывает о знакомстве с Дугласом Адамсом и о том, насколько мучительно было для него писательство. Возможно, ему тоже хотелось звать маму, но он предпочитал материться. Я хочу сказать, что Адамс (примерно как Миллиган, когда он работал над The Goon Show) страдал над каждым предложением, потому что делал что-то совершенно новое. Пратчетт, судя по огромному количеству книг и отсутствию криков боли, пишет все-таки легче, но сравнение с Адамсом все равно актуально. Делает ли это его более великим гением – хотя это слово совсем затаскали – или мы просто должны признать его очень хорошим ремесленником, как во времена Диккенса?

Сейчас существует тенденция собирать все в одном флаконе, продавать готовую к употреблению продукцию и немедленно получать деньги. Я уже говорил о разнице жанров, но одновременно с этим существуют люди, которые раздвигают границы и создают нечто, что все еще относится к жанру, но уже стоит наособицу. Идеальный пример – «Автостопом по галактике». Это научная фантастика, но юмористическая научная фантастика. А вот серия о Плоском мире сделала то же самое для фэнтези. Воображение идет разными путями и порой может попасть даже в юность. В фэнтези сделать это гораздо проще, потому что волшебная страна с драконами, гномами и ведьмами с крючковатыми носами очень близка к детству.

О детских книгах Пратчетта мы поговорим в отдельной главе, но сначала надо коснуться еще одного важного момента: детство в книгах для взрослых. Эта тема очень важна в хорроре Джеймса Герберта, особенно в трилогии о Дэвиде Эше. Пратчетт всегда держится в рамках, но нам все же стоит обсудить очень важный аспект серии о Плоском мире. Место, где мечты и кошмары детства все еще живы.

Санта-Хрякус.

«О боже похмелья», некто, спускающийся по дымоходу с мешком вместо косы, и бессмертные слова «Хо-хо-хо». Это же Страшдество! А что такое Страшдество, как не издевка над Рождеством?

Вообще меня бы это разочаровало, потому что Страшдество впервые появляется до первой книги о Плоском мире. Когда же он наконец решил написать целую книгу о Страшдестве (не могу не вспомнить Гринча, созданного доктором Сьюзом) – на первых же страницах появилось немыслимое количество идей. Как будто открылась запертая раньше дверь в страну детских страхов и мечтаний. Пратчетт начинает с самого начала, со времен, когда Плоский мир был юн и будущие традиции и история появлялись сами по себе, как… ну… «Да какого черта, события просто случаются!» – сказал один из философов Плоского мира.

История шла своим чередом, и традиции тоже изменялись с течением времени. В шкафу действительно живет чудовище, и няньке нужно вытащить его оттуда и выгнать из дома, чтобы дети заснули. И это правда. В этом и заключается ее повседневная – то есть повсенощная – работа, потому что с рассветом чудовища исчезают.

Магия Рождества, тайны ночи, тонкая грань между детским сном и детским кошмаром и событие, которое воплощает все детские надежды и страхи: Страшдество. Добрый, злой, уродливый и реальный – Санта-Хрякус.

«Санта-Хрякус» должен был быть написан. Он стал тем жутким местом, куда Пратчетту пришлось заглянуть, чтобы описать процесс взросления и иррациональные страхи детства, которые постепенно превращаются в суровую реальность взрослой жизни.

С начала времен люди, рожденные женщиной, живут и умирают. Кто-то рожает своих детей и вносит что-то свое в будущее человеческой расы. Но почему рано или поздно каждый ребенок в ужасе выбегает из ванной, когда там выключают свет, точно так же, как это делали его родители и бабушки с дедушками, не имея никакой реальной причины? Вот здесь-то и появляется Пратчетт, который предполагает, что когда-то, давным-давно некто испытал самый ужасный из возможных страхов и он генетически передался бессчетным поколениям потомков.

Страх перед неведомым и тьма, затерянная в тумане времен, – вот те факторы, которые создают напряжение, ужас и интригу. Вот рецепт создания бестселлера. Пугаться притворно гораздо лучше, чем по-настоящему, а вымышленные страхи лучше ужасов реальности, современных или древних.