Экспедиция надежды - Хавьер Моро

– В Галисии подобные… ошибки судят менее строго, чем на моей родине, в Кастилии, где моральные устои более суровы. Так что тебе не придется покидать наш дом. Мы считаем тебя членом семьи и хотим, чтобы ты осталась.

От этих слов Исабель прослезилась.

– Твой сын будет здесь, – подхватила донья Мария-Хосефа, – ты сможешь жить вместе с ним, так что перестань плакать, лучше сходи на исповедь.

– Ах, госпожа, я уже исповедовалась…

– И не таскай дров и иных тяжестей.

Донья Мария-Хосефа, которая к тому времени теряла зрение из-за осложнений после оспы, сейчас думала о том, что не сможет обойтись без привычной умелой помощи Исабель. Помимо того, супруги Ихоса усердно занимались благотворительностью самого различного свойства, от строительства нового госпиталя Милосердия до поддержки нуждающихся семей доброхотными даяниями, согласно рекомендациям приходского священника. По окончании беседы в гостиной госпожа направилась в свои покои, попросив Исабель следовать за ней. В гардеробной она распахнула шкафы и выбрала платье из недавно купленных:

– Возьми, тебе понадобится одежда попросторнее…

Неправда, что «лучше черту служить, чем в служанках ходить», как некогда говаривал Бенито Велес, ее большая любовь. По крайней мере для Исабель все обстояло иначе. В самый трудный момент жизни она находилась в семье, оказавшей ей неоценимую помощь и поддержку. Другие, менее везучие девушки в ее положении кончали свои дни в борделе, а ребенок прямиком отправлялся в приют.

Но, тем не менее, она себя запятнала.

– Ты должна принять честное решение и безупречным поведением искупить свое позорное клеймо, – сказал ей священник после исповеди.

К счастью, слово «клеймо» она не поняла, но вышла из церкви в полной уверенности, что все показывают на нее пальцем. Исабель чувствовала себя отверженной, не заслуживающей права наслаждаться жизнью и была обречена на вечное покаяние, как сказал священник. Как бы она ни старалась скрыть живот под подаренными госпожой платьями, она понимала, что никогда не сможет считать себя добродетельной женщиной. Пора было уже расстаться с мечтой всех юных девиц – найти себе мужа; какой достойный мужчина захочет взять ее в жены, зная, что он не первый?

– Замуж идет – песни поет, а вышла – слезы льет, – подбадривала ее кухарка.

Перспективы у Исабель были самыми что ни на есть унылыми и предсказуемыми. Ее судьба – ухаживать за детьми других людей, питаться объедками с барского стола, жить не своими радостями и горестями, в лучшем случае – носить одежду с чужого плеча; попросту говоря, вести ту самую жизнь взаймы, от которой ее обещал избавить Бенито Велес. Сейчас, когда донья Мария-Хосефа наполовину ослепла, почти не вставала с постели и не имела сил заниматься своими детьми, Исабель проводила с ними все больше времени. Когда они задавали ей вопросы о беременности, она ссылалась на то, что отец ребенка в Америке, а она только и ждет, что он пришлет денег, и вот тогда отправится к нему. Это была ложь во спасение, но она помогала Исабель оберегать свою честь.

В те дни она получила известие, что болезнь ее отца усугубилась. Первым порывом было поехать навестить его, возможно, чтобы сказать последнее прости. Но затем она рассудила, что ей никак нельзя показаться в деревне с эдаким пузом – это обернется сущей пыткой. Она так и представляла себе шушуканье соседей, грубые шутки, расспросы сестер, упреки дона Кайетано, который всегда так благожелательно к ней относился… Чувство, что она подвела всех, кто в нее верил, переносить было тяжелее всего.

В конце концов желание увидеть Хакобо, пусть даже только для того, чтобы поблагодарить его за возможность вырваться из непроглядного мрака деревенской жизни, одержало верх над очевидными неудобствами ее уже заметной беременности. Исабель наступила на горло собственной гордости, попросила небольшой отпуск и приехала в Санта-Маринья-де-Парада весенним днем, когда одновременно шел дождь и светило солнце. Отец в забытьи распростерся на кровати в темной лачуге, окруженный детьми. Казалось, он дожидался только ее приезда, потому что умер той же ночью. На следующий день его похоронили вместе с Игнасией, на месте, отведенном для бедняков по закону. «Покойся с миром, отец…» – шепнула Исабель, бросая горсть земли на могилу.

На прощание священник не удержался и попенял ей за совершенный грех, напоследок добавив:

– Может, и лучше, что Хакобо тебя не успел увидеть.

Затем он сообщил, что рад встрече, и что семейство Ихоса необычайно довольно ее работой, но Исабель его уже не слушала; еще раз поблагодарив падре, она с комом в горле продолжила свой путь. Бестактные слова утешения дона Кайетано ранили девушку до глубины души. Но оказалось, что это был единственный досадный момент за время ее пребывания в деревне, потому что никто из соседей или родственников ничего не сказал; напротив, к ней отнеслись со всей сердечностью и лаской. Люди в Санта-Маринья-де-Парада не отличались нетерпимостью. Положение матери-одиночки не представлялось им безнадежным, даже не считалось серьезной бедой – так, обычная неприятность, как сказала ее сестра. Исабель задержалась еще на одну ночь в доме своего детства. То, что несколько лет назад казалось ей нормой жизни, сейчас поражало до глубины души: соломенный тюфяк для ночлега, кишащие под ногами животные и птицы, грубая домотканая одежда сестры… Она увидела, насколько безропотны и нетребовательны эти люди, с какой стойкостью они переносят физические страдания. Здесь ничего не менялось, изменилась она сама. Исабель уже не принадлежала этому миру. На обратном пути в Ла-Корунью, сидя в дилижансе, она почувствовала, что больше никогда не вернется в свою деревню.

Ровно через четыре месяца, тридцать первого июля 1793 года, Исабель разрешилась от бремени в своей комнате в особняке Ихоса. Стоял жаркий день. Во время родов ей помогали все слуги и, по настоянию дона Херонимо, специально приглашенная акушерка из отделения тайных родов больницы Милосердия, открытой три месяца назад. Ребенок появился на свет в мгновение ока; акушерка перерезала пуповину, и кухарка тут же подхватила его, подняла за ножки в воздух и наградила парой приветственных шлепков, отчего малыш задышал и огласил комнату первым, но далеко не последним ревом. Когда ребенка положили на руки Исабель и она увидела его личико, ей показалось, будто это живой портрет единственного любимого мужчины; от перенесенных мук она разразилась бурными рыданиями.

– Как его назовешь? – спросили у Исабель.

– У моего сына есть отец, – промолвила она. – Пускай его будут звать так же: Бенито Велес.

Остальные слуги дома Ихоса, наблюдавшие страдания Исабель во время беременности, не могли понять этого упрямого стремления увековечить