Госпожа Сарторис - Эльке Шмиттер

Сегодня она вернулась. Она ничего не знала, пока отдыхала в школьном санатории в Тироле; там точно не было никаких немецких газет, тем более из Л., а по телефону за время короткого отъезда она, видимо, не звонила – наверняка связаться с ним, владельцем трех дискотек и двух стриптиз-клубов, было непросто. Я собрала несколько статей о случившемся и оставила у нее в комнате, в закрытой папке, куда положила еще записку. «Дорогая Даниэла, – написала я, – в связи со смертью господина Вильродта комиссар криминальной полиции – прикладываю визитную карточку – просит тебя позвонить в президиум. Надеюсь, ты быстро оправишься от утраты. Твоя любящая М.».

Я пыталась ему дозвониться. Было легко узнать, по каким злачным местам шлялся Вильродт, но выйти с ним на связь оказалось непросто. Я несколько раз безуспешно оставляла свой номер; наконец однажды вечером, около десяти, я застала его в баре на Фридрихштрассе. «Я – мать Даниэлы, – напрямик заявила я, – и я очень хочу с вами поговорить».

Он не замешкался ни на секунду; казалось, ситуация доставила ему удовольствие. «Это можно устроить, – ответил он, – хотите приехать ко мне?» Я думала, где хочу встретиться с ним, но о нашем доме, разумеется, не было и речи, появляться с ним в кафе я не хотела, плюс ко всему во мне зародилось своего рода любопытство. Мы договорились на следующий же день, и в шесть часов я в темно-синем костюме со скромным шелковым платком вышла из машины перед его домом.

Это была квартира в доме старой застройки, каких в Л. осталось еще немало, и к тому же на первом этаже: просторная и темная, с длинным коридором, из которого расходилось множество дверей. Он почти полностью заполнил дверной проем, и я едва различала его лицо; мы не стали обмениваться рукопожатиями. Он насмешливо поздоровался низким, прокуренным голосом. И провел меня в комнату, где висели в пластиковых рамах изображения полураздетых женщин, написанные кричаще яркими красками. Диван, обтянутый светло-коричневым кордом, два низких кресла возле стеклянного столика. Под окном стояла барная тележка с алкоголем всех сортов, и хотя я бы с удовольствием успокоила нервы красным вином, я попросила только стакан воды. Он налил себе виски, сел на диван и ухмыльнулся; казалось, его радует возможность развлечься, он даже разулся; я увидела белые носки с серыми подошвами. «Вы знакомы с моей дочерью Даниэлой, – сказала я, и он снова ухмыльнулся. – Я не могу одобрить вашу связь; разумеется, вам известно, что она еще ходит в школу и должна готовиться к выпускным экзаменам – и я сомневаюсь, что отношения, которые требуют много времени и занимают вечера, с этим совместимы». Он пристально смотрел на меня холодными светло-голубыми глазами. Его взгляд скользнул по моему телу и задержался на коралловой броши. Он так и не произнес ни слова, но к этому я была готова; я не собиралась взывать к его совести, потому что была уверена: ее нет, я хотела лишь разыграть мещанскую мамашу и испортить ему настроение. «У Даниэлы проблемы с латынью, – продолжила я, – она должна посещать дополнительные занятия, вам ведь прекрасно известно – хорошие оценки на экзаменах в наше время дороже золота. Проявите сознательность, не сбивайте дитя с пути; Даниэла сейчас находится на самом важном жизненном этапе, уверена, вы сами все понимаете». Он вытащил сигарету из блестящего металлического портсигара, закурил и, казалось, так и не собирался произнести ни слова. «У нас обоих, – почти искренне сказала я, – лучшие годы жизни уже практически позади, но ребенок должен думать о будущем». Он бросил на меня резкий взгляд и, похоже, попытался определить мой возраст; и я впервые искренне пожалела, что Даниэла совсем на меня не похожа – возможно, это бы испортило ему аппетит. За последние годы я сильно сдала; у меня поседели и потускнели волосы и начали проявляться последствия курения и пристрастия к алкоголю; возле рта появилось несколько глубоких морщин, а подбородок потерял контур. Я снова набрала вес и стала совсем похожа на мамашу с окраины, хотя никогда не хотела ею стать. Он продолжал молчать. «Я здесь не для того, чтобы угрожать, – сказала я. – Но вам должно быть известно, что интимная связь с несовершеннолетней является преступлением, и если вы не прекратите отношения с Даниэлой, я приму меры». Я не сомневалась, что он меня понял – он казался деятельным, расчетливым и отнюдь не глупым. Лицо его выглядело более помятым, чем тело, от которого исходила могучая сила и бесконечная самоуверенность. Несмотря на подчеркнуто расслабленную позу, чувствовалось напряжение, словно он мог в любой момент вскочить и сделать что-то совершенно неожиданное. Я слышала собственный голос словно издалека и надеялась, что собеседник не заметит дрожи, накатывающей на меня волнами. Я ждала, когда он наконец соизволит ответить. Наконец он еще сильнее откинулся на диван, прямо-таки выставляя напоказ свою наглость, закинул ногу на ногу и закурил. «Очень милая речь, – заявил он, – я прямо тронут этим спектаклем о матери и ребенке. Экзамены – это прекрасно, но взгляните на меня – можно отлично жить и без них. Пусть Даниэла спокойно учит латынь, я не против. Но если ее больше интересуют другие вещи, не могу же я препятствовать, верно? – До этого момента он казался почти равнодушным, но теперь подался вперед и посмотрел мне прямо в глаза. – А я уверяю вас: она получает огромное удовольствие». Ухмыльнувшись, он снова откинулся на диван. «Поэтому угрозы меня не волнуют. Скоро Даниэле исполнится восемнадцать, и вы уже ничего не сможете сказать. А будете вмешиваться – жизнь медом не покажется. Кстати, ваша дочурка очень быстро учится – возможно, даже лучше, чем в школе. Ей и в голову не придет на меня жаловаться. Наоборот, я очень многому ее научил, и это еще далеко не конец». Он встал. Меня затошнило, я последовала за ним по темному коридору к входной двери. Когда я хотела пройти мимо него, он крепко схватил меня за локоть и прошептал: «Вы должны радоваться. Ваша дочь испытывает со мной такое, о чем женщины вроде вас могут только мечтать».

В этот раз Рената еще могла утешить меня, насколько это было вообще возможно. Она уже буквально сидела на чемоданах, когда я позвонила в дверь; на следующий день приезжал грузовик для переезда, и начиналась ее новая жизнь в М. Я даже не сняла пальто, просто сжалась за дверью в комок и заплакала, как никогда в жизни. Она пыталась со мной поговорить, но я так рыдала, что едва могла дышать, из горла рвался незнакомый мне высокий звук и никак не хотел смолкать. Не знаю, насколько много времени я провела там, полулежа на полу, пока она держала меня в объятьях и никак не могла успокоить. Она постоянно спрашивала, что произошло, но из меня едва удавалось вытянуть хоть слово, бесконечно долго я выговаривала одно-единственное предложение, но в нем была вся суть: она потеряна. Рената протянула мне коньяк, усадила в кресло. «Ты не представляешь, Рената, – шептала я вновь и вновь, – просто невозможно представить, что это за чудовище. Он ее не любит, она ему не нужна, он даже не желает ее, в этом я уверена». «Но что тогда ему от нее нужно?» – спросила Рената, она никак не могла понять. «Он дрессирует ее, – ответила я, – делает из нее животное и обращается с ней, как с животным, он полностью подчинил ее себе, и это все, что ему нужно. Все гораздо хуже, чем ты можешь представить, его совсем не волнует секс, я это почувствовала, его вообще ничего не волнует, он хочет только иметь над ней власть, и, думаю, ему это удалось. Он ни капли не испугался, он жутко наглый, потому что может полностью положиться на Даниэлу. Ему удалось, я вижу: она принадлежит ему, она потеряна».