Не все мы умрем - Елена Гордеева

Дверь открыла молодая женщина в махровом халате, накинутом на голое тело. Странно, она показалась Михаилу чем-то похожей на Евгению. Только лицо раскрасневшееся и длинные волосы в беспорядке всклокочены. Но красивая.

— Старший оперуполномоченный капитан Завадский, — отрекомендовался Сергей. — Следователь прокуратуры Смолянинов, — кивнул он на Михаила. — Прошу любить и жаловать!

Женщина в испуге отпрянула назад, а капитан, не дожидаясь приглашения, шагнул в квартиру. В комнате на разложенном двуспальном диване постель была кувырком, но в ней никого не было. Завадский хитро прищурил глазки, усмотрев под диваном мужские тапочки. Он встал на колени и, словно ревнивый муж, заглянул под любовное ложе. Молодая женщина, одной рукой придерживавшая полы халата, другой прикрывала рот, чтобы не закричать. Михаил взирал и на капитана и на женщину с изумлением.

Вдруг Завадский в коленопреклоненной позе повернул голову к балконной двери — женщина беспомощно всхлипнула и осела на диван.

— Ваши документики! — потребовал капитан у занавеса, поднимаясь с колен и отряхивая джинсы.

Плотная балконная штора, до этого момента полуприкрытая, распахнулась. Мужчина с красным как рак лицом, с незакрытой до конца молнией ширинки и в рубашке, застегнутой не на все пуговицы, а через одну, да и то не по порядку, протянул капитану дрожащей рукой паспорт.

Завадский покрутил головой, ища, куда бы присесть. Обнаружив два кресла, пригласил и себя и Смолянинова:

— Присаживайтесь, товарищ следователь. В ногах правды нет, — и удобно устроился в одном из них.

В массивном мягком кресле, обитом ворсистым материалом, с высокой спинкой, заканчивавшейся валиком в изголовье, Михаил Анатольевич просто утонул. Да и вся остальная обстановка квартиры говорила о том, что женщина не бедствует, перебиваясь с хлеба на квас, скорее с черной икры на красную. Перед ними стоял журнальный столик, тоже какой-то необычный, чересчур высокий. Следователь откинулся в кресле и опустил глаза под стол. Так и есть! На ножках винты, регулирующие высоту. И столешница толстовата, значит, раскладывается. Догадался: стол-трансформер. Надо — обеденный, не надо — журнальный. Однажды видел такой в магазине эксклюзивной мебели. Как он попал в такой магазин? По уголовному делу, естественно. Стоит столик триста долларов. Вот так, товарищ следователь. Это тебе не среднестатистическая зарплата российского гражданина.

Завадский, присев на краешек кресла, на стол положил раскрытый паспорт мужчины.

— Гражданин Полозков, — строго обратился к нему капитан милиции, — как долго вы находитесь в квартире, — Завадский еще раз глянул в записную книжку, — Завьяловой Зинаиды Ивановны?

Гражданин Полозков уже начал приходить в себя, сообразив, что никому не должно быть никакого дела, где и как он проводит свое время. Кроме жены, конечно.

— Простите, но это мое дело, — отрезал он.

— Хорошо. Сколько раз вы посещали гражданку Завьялову? — невозмутимо продолжил Завадский.

— Один раз.

— Каждую неделю? — усмехнулся капитан. — Где вы работаете?

— Я протестую! — заявил осмелевший гражданин Полозков.

— Протестовать вы будете позже, — оборвал его Завадский, — когда следователь прокуратуры предъявит вам обвинение. — И Сергей кивнул на Смолянинова. — Тогда вам и адвокат понадобится! А сейчас прошу отвечать на мои вопросы. Понятно?

— Я буду жаловаться вашему начальству! — завизжал толстый боров в расстегнутой на пузе рубашке, из-под которой выбивались завитки волос.

Смутить капитана, а тем более напугать было непросто.

— Жаловаться? — протянул он. — На что? На то, что вы, будучи женатым человеком, пользуетесь услугами мадам Завьяловой? Мы здесь ни при чем. А вот вы даже очень при чем. Этажом ниже убивают человека…

Завадский не закончил предложение, потому что лицо мужчины побелело. Было видно, гражданин Полозков этого не знал, как не знал и когда убили, и подумал, что убили сей момент или чуть раньше, а потому затрясся.

— Так где вы работаете?

— В министерстве, — почти шепотом простонал пузатый боров, пробуя застегнуться.

— Мало человека убили, так еще сегодня ночью опять лезли! Так в каком министерстве? — прищурился капитан.

— Топлива и энергетики. Я тут ни при чем, — заскулил Полозков.

— А я и не говорил, что вы убивали. Я сказал это безотносительно к личностям. А с господином Мокрухтиным вы, случайно, не знакомы?

От внимания Завадского и Смолянинова не укрылось, что при упоминании Мокрухтина женщина вздрогнула.

Работник же министерства вздохнул посвободнее: его не подозревают — и с готовностью стал помогать следствию:

— Конечно. Знаком.

Похоже, что капитан Завадский не ожидал такого поворота дела, поэтому осторожно, чтобы не спугнуть, спросил:

— Когда вы с ним виделись последний раз?

— В понедельник.

В понедельник Мокрухтина и убили.

— А в какое время?

— Утром.

— Где?

— У себя в министерстве.

Завадский перевернул несколько листочков в записной книжечке. Со слов телохранителей Мокрухтин заходил в церковь Всех Святых на Кулишках, а не в Минтопэнерго.

— По какому делу он заходил к вам?

Гражданина Полозкова начал бить озноб.

— Ну! — подталкивал его капитан. — Не жмитесь! Чистосердечное признание облегчит вашу душу.

Боров выжидательно смотрел на капитана: станет ли тот сообщать кому следует, где был в рабочее время замминистра и муж гражданки Полозковой? Завадский с ходу понял потаенные думы допрашиваемого свидетеля и показал глазами, что зависеть это будет от самого Геннадия Аристарховича. Будет тот сотрудничать со следствием — никто ничего не узнает, а будет выкобениваться — дело примет огласку. Вот такой коленкор.

Полозков склонил голову, мол, все осознал:

— По поводу трубы.

— Какой трубы? — не понял Завадский.

— Нефтепровода, который идет к Новороссийскому терминалу.

Капитан смотрел на Полозкова с недоумением:

— А при чем здесь Мокрухтин?

— При том, что он ждал подхода либерийского танкера под залив. Мы согласовали детали, и все.

— Какой танкер, вы сказали? Либерийский?

Завадский лихорадочно вспоминал государство под названием Либерия и нервно тер мочку уха. Где-то он что-то слышал, но вот что?

Для Смолянинова же все, что лежало между Тихим и Атлантическим океаном, было как на ладони и хорошо знакомо: южное море, палящее солнце, голубое небо над тропиками, корабль под парусами, где «вьется по ветру Веселый Роджер и люди Флинта песенку поют», «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому!». А вслух Завадскому сказал: