Умножающий печаль - Георгий Вайнер

— Ни хрена себе — допускаемое приближение! — сердито мотает головой Николай Иваныч. — Ты-то сам понимаешь, что такое в Москве два-три километра? Десятки улиц и переулков! Тысячи домов…

Он смотрит на карту города, где в юго-западной части пульсирующим очажком гаснет-вспыхивает затухающий, потом набирающий снова силу мерцания огонек.

— Ну, вы, Маркони глоданые, какие мне даете позиции? — с досадой спрашивает Николай Иваныч.

— Четыре машины с пеленгаторами уже вышли в радиозону. Если в телефончике батарею не замкнет совсем, мы за сутки-двое дадим точную дислокацию объекта, — заверяет старший.

Я перевернулся с боку на бок и мгновенно проснулся, услышав, что Лора тихонько всхлипывает. Комната серебристо-серо освещена экраном невыключенного компьютера.

— Что? Что случилось?

— Ничего-ничего, — быстро вытерла Лора слезы краем простыни. — Спи, спи! Тебе показалось…

— Ни фига себе! Показалось! — Я сел на постели, притянул ее к себе. — Девушка с побледневшим лицом, вся в рыдальческих слезах уже бежит к пруду, а мне, видите ли, показалось! Ну-ка, давай колись! Разоружись перед партией!

— Не обращай внимания! — Она уткнулась мне в грудь и, по-детски сдерживая слезы, сопли, слюни, сопела. — Это от радости! Чисто нервное! Знаешь, бабы не потому дуры, что дуры, а дуры потому, что бабы…

Я поцеловал ее, прижал к себе теснее, тихонько сказал:

— Все понял! А теперь говори — в чем дело?

— В шляпе! — оттолкнула меня Лора. — Подумала о том, как ты сбежишь завтра, — так стало себя жалко! Жди тебя снова три года…

— А ты собираешься ждать? — строго спросил я.

— Не знаю… Наверное… А чего делать?

— Вообще-то лучше не жди. Плюнь…

Вот смешная девка. Полная дурочка. Как я могу ей объяснить, что ни с одной женщиной я не способен прожить целую жизнь вместе, не про меня такая судьба. Вообще-то существовала одна женщина, с которой я мог, наверное, вместе состариться и умереть в один день. Но так вышло, что она меня бросила. Стариться будем теперь врозь. Остается вместе умереть.

Как раз вот в тот черный период в моей жизни мы и сыскались с Лорой.

Забавно все получилось. Приехал я к приятелю Толику Куранде на дачу.

Когда-то мы с ним вместе за сборную страны выступали, почти в одно время вылетели. Парень он был замечательный — шестипудовый кусок доброго, веселого и пьяного красавца мудака. На гражданке себя искать не стал, не напрягался, сильно выпивал и все время врал и хвастал. Подобрала его крутая баба — директорша промтоварной оптовой базы, лихая дамочка со звеняще-визжащим именем Зина Зиброва. Взяла его на полное содержание, от всех обязанностей освободила, а знакомым говорила, что держит для женского здоровья собственного чемпиона.

На мой вкус, бабенка она была вполне противная — нежная, жеманная, мелкая, а ряшка у нее размером была, как у актера Депардье. Для своего женского здоровья и, наверное, чтобы Толик, шальной Куранда, ее не бросил, свое личико величиной с коровью морду Зина держала в холе и ласке, будто любимое животное выхаживала и растила.

Сроду бы, конечно, не поехал я на их долбаный день рождения, если бы Толик раз пять не позвонил. Неудобно, да и на душе такая мерзкая желтая гадость, как на зассанной кошками черной лестнице. Черт с ним, поеду! Вручу подарок, выпью по-быстрому и отвалю. Как говорит мой друг карточный шулер Иоська Кацап, пришел на поминки, быстро всех поздравил — и сразу же за зеленый стол!

Пора была осенняя, ноябрь, предзимок. Пока доехал до Опалихи, продрог сильно — сломалась в машине к едренефене печка. Потом разыскивал их дачу, огромное каменное сооружение, будто построенное из остатков сталинского метро, — совсем стемнело. Продрог как бобик. Дождь со снегом хлещет, это называется осадки — холодная грязь с неба, тьма и ужас. Вошел в дом, озверелый от холода и досады, что приехал сюда, от злобы на себя, на бросившую меня Марину, на Толика и хрупкую его подругу с крупнорогатой молочной рожей — хочу всех убить!

А там гулянье дымит коромысленно.

Елки-палки! Кого там только нет — Ноев ковчег, на который зажуковали посадочные билеты для чистых, а потом по блату и за взятки продали их только нечистым. Стойбище индейцев-делаваров еврейской и кавказской национальностей. Блатные, деловые, жуковатые, нужники, начальники, фирмачи, славянские бандиты, платные телки — «зондерши», эмигранты, прибывшие из Штатов за контрибуцией… Сказочный зверинец! Спектакль Ануя «Бал воров»!

Поднесли мне с порога штрафную, потом вторую, третью — загудело, зашумело весело, ну, расправил орелик крылья — понесло меня. Огляделся я с высоты птичьего полета — вон она, у стены стоит — Лора! Смотрит на меня во все глаза, и такое на лице ее восхищение и такой восторг встречи написаны, что я даже засмеялся. По-моему, на меня никто никогда не смотрел вот так.

Шагнул я к ней, а она рванулась навстречу, будто я на танец ее приглашал. Спросила быстро:

— Вам что-нибудь нужно? Я с удовольствием вам подам…

Мне стало смешно. Я ее взял за руки и сказал:

— Дай один кисс! Поцелуй, значит, меня… Пожалуйста.

Она вспыхнула, засмеялась и говорит:

— Вообще я бы с удовольствием, но неприлично это как-то.

— А чего ж тут неприличного? — удивился я. — Мы ведь нравимся друг другу!

Она сказала:

— Да, вы мне очень нравитесь!

— И ты мне нравишься… Давай поцелуемся!

Я притянул ее, и она, умирая от восторга и смущения, прильнула ко мне, а вокруг бушевали гоморроидальный содом, галдеж и безобразие. Но я уже летел, подхватив ее на руки, и все вокруг отодвинулось, приглохло, размылось в очертаниях. Не отпуская от себя, спросил ее:

— Тебя как зовут?

— Лора Теслимовка.

Я засмеялся:

— Это не фамилия, а сорт райских яблок.

И в поцелуе ее был вкус яблок — упругий, нежный, дикий, вкус простой и вечный.

— А ты что здесь делаешь?

— Я племянница Зинаиды Васильевны, хозяйки.

— У-у, значит, ты человек важный!

Тут Зиночка Зиброва, хозяечка наша, промтоварно-продовольственно-торговая дама, возникла из гостевой толпы, похожей на кипящую помойку, и строго сказала:

— Ну-ка, Лора, займись делом! Принеси студень из подвала. А ты, Кот, иди к гостям, все заждались…

Я сам видел, честное слово, как в Америке таким племенным молочно-товарным коровам ставят на морду тавро-клеймо-пробу — как там это называется? Зиночка, зараза моя звонко-заливисто-звенящая. На твою морду пробы негде ставить. Отстань.

Лора высвободилась из моих рук, пошла в подвал. У дверей обернулась и спросила хозяйку: