Падение «Вавилона» - Андрей Молчанов

— Болит рука? — поинтересовался я, преисполнившись чувством сопереживания.

— Так вот почему вы служите в Москве… — молвил полковник. — А говорили: распределение, случайность…

— Не понял.

— Что ж тут не понять… Может, вы не знаете и того человека, с кем только что распрощались?

— Знаю… Константиныч…

— Василий Константинович.

— Ну… — Я начал предчувствовать нечто нехорошее.

— Заместитель министра внутренних дел.

Возникла пауза.

— Пошли в палату, — сказал я устало. — Скоро отбой.

— А здесь, значит, отдыхаем от воинской повинности, — язвительно заметил полковник. Но так, осторожно заметил, как бы про себя.

Вот тебе и две звезды в одну линию…

Ночью я спал плохо. А на следующий день узнал, что высокопоставленный пациент из госпиталя после обследования выписан, так что отныне для прогулок мне следовало подобрать иного компаньона.

Через четыре дня настала пора и мне возвращаться в постылую учебку, из которой приехал за мной знакомый «уазик».

Из машины вышла старуха-майор.

— Подкопаев? — спросила она утвердительно и крайне сухо.

— Так точно.

— Симулянт.

— Никак нет.

— А-абсолютно уверена. Ввели моего сотрудника в заблуждение. Ну-с, ладно, поехали. Вас ждут сюрпризы.

После естественной заминки я отозвался с угрюмым вызовом:

— К сюрпризам мне не привыкать.

— Чувствуется! — парировала старуха.

Еще на пороге казармы торчавший у тумбочки дневальный поведал, что я прибыл в прямо в пасть льва, поскольку за время моего отсутствия в часть нагрянул заместитель министра внутренних дел, обнаруживший здесь столько всяческих нарушений, что половина офицерского состава получила строгие выговоры, гауптвахта переполнилась прапорщиками-расхитителями, а командир полка сидит в предынфарктном состоянии под домашним арестом.

— И говорят, весь шухер по твоей наводочке, — многозначительно ухмыляясь, доложил дневальный. — Это вилы, Толик, конкретные вилы…

Встретивший меня в канцелярии командир учебной роты, мой радостный доклад о прибытии для дальнейшего прохождения мук слушать не пожелал, а, сняв свою шинель с вешалки, коротко и смиренно промолвил:

— Пойдем!

И вскоре, обогнув корпус казармы, мы вошли в примыкавшее к КПП приземистое здание штаба конвойной дивизии, на чьей территории располагалась наша учебка и командиру которой, генералу-майору, мы были подведомственны.

К моему немалому удивлению, после краткого доклада адъютанта мы удостоились чести быть принятыми не кем-либо из штабного начальства, а именно что самим сиятельным генералом.

Вернее, такого исключительного счастья удостоился я, капитану было предписано обождать в приемной.

— Ах вот ты каков, сукин сын! — заметил генерал, привстав из— за стола и глядя на меня с трудно скрываемым негодованием. — Ну давай… расскажи, чем недоволен. А то как-то странно: заместитель министра в курсе того, что в дивизии происходит, а я вроде как… китайский наблюдатель.

Я моментально смекнул, в чем дело, и подобрался, как при схватке с опасным и безжалостным противником.

— Вы имеете в виду Василия Константиновича? — спросил я с высокомерной небрежностью.

Генерал удивленно вскинул брови.

— Именно…

— Да, он интересовался бытом, уровнем нашей подготовки…

— И что вы ответили? Что ваша учебная рота — воплощение Освенцима?

— Ничего подобного. Я не скрывал: условия у нас жесткие, однако лишь в таких… обстоятельствах может закалиться настоящий советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды…

— Только сотрясение мозга, — изрек командир дивизии.

— Я овладевал брусьями…

— Ну, ты и фрукт! — Генерал кинжальным взором впился в мои честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.

Я находился в расслабленном варианте стойки «смирно», искоса поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного состава.

— Ты с ним познакомился в госпитале? — последовал резкий и нервный вопрос.

— Так точно.

— В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? — произнес генерал с издевочкой.

— Нет, — спокойно ответил я. — Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони…

— Если — что?.. — вкрадчиво переспросил генерал.

— Честно? — с грубым напором спросил я.

— Ну… честно, — произнес военноначальник, от напора опешивши.

— Предлагалось служить в Москве. — Я надолго задержал в груди воздух.

— Так…

Молчание.

— Где именно? — взволнованно спросил генерал.

— Я пока не определился с решением в принципе, — ответил я вдумчивым тоном идиота. — Концептуально, как говорится.

— Пшел вон, — процедил генерал растерянно.

Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие— то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:

— Эта… Ты после госпиталя… нуждаешься в поправлении самочувствия… Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта… парадная.

« Яволь!» — подумал я, но ответил по уставу, степенно:

— Есть…

Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!

Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой— то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.

Грустное сравнение… Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать, подумаешь — каких-то два года армии, пройдут — не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то не скоро, если вообще возвращусь…

Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского — некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.

Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой — величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: «она была как сон чудесный» — не поручусь.