Тарантул - Сергей Валяев

Когда самолет хлопнулся на бетонные плиты посадочной полосы и мы, груз триста, с облегчением и радостью смотрящие на близкую промозглую и любимую родину, решили, что вернулись и теперь все будет в порядке… мы увидели, как из брюха АНТея на секущую снежную слякоть выносят гробы… Груз двести… Штампованные, наглухо заваренные ящики заводского производства, быстро накрывающиеся ночным снегом, точно грязным саваном.

Железнодорожный перегон был снова перекрыт. Я выключил фордовский мотор. По-ночному шумели деревья. Далеко стучал на стыках поезд. Зазвонил сигнал у дежурного домика… Странные, заштрихованные ночью лица — лица людей, которых я не знаю.

— И долго мы так? — прохрипел Серов. — Давай музыку?

Я выполнил его просьбу. Я всегда стараюсь исполнять просьбу друзей. Музыкальный шквал смел тишину.

— Громче! Ну же! Громче? — орал поэт, выбираясь из машины. — Давай! Давай!.. Ааа!

Я хотел его остановить, однако девочки и моложавая пара тоже принялись отплясывать нечто немыслимое и звериное…

Они хохотали, они бились в световом пятне, как паяцы, они, отравленные ядовитыми парами, теряли связь с реальным миром, они защищались от него безумной пляской, они, наверно, были счастливее меня?.. И среди них была девочка по имени Полина. Девочка, которая нравилась мне.

Потом я увидел огни поезда, это был товарняк. Своим тяжелым танковым звуком он перебил музыку. Он проходил перегон торжественно и неотвратимо. На открытых площадках стояли военные машины и танки, накрытые брезентом. Сверкнула знакомая мне легированная сталь штык-ножа часового…

Мой друг нетвердо пробежал к рельсам, остановился перед двигающейся железной стеной и, перегибаясь надвое от усилий, заорал… То, что он орал, было понятно по напряженно дергающейся голове. Он орал на стальную непобедимую лавину. Что кричал, никто не знает… Может, матерился; может, читал стихи… Никто не знает.

Опись

нашей памяти нельзя представить себе

разорванной на две части. Это единый лист со следами

штампов, подчисток и нескольких капель крови.

От карьера тянуло сыростью. Озерцо мерзло в котловане. Раньше здесь выбирали песок для строительства подмосковных поселений, затем объект бросили и он заполнился подземными водами.

Песок был холодным и влажным. Моложавая пара расстилала скатерть на этот песок. Я дальновидно прихватил куски паркета, и Серов раздувая костер, плевался от дыма и нес какую-то чепуху относительности бренности человеческого существования. Девочки, ежась от холода, ходили по берегу. Насыщенный дым выплыл из бесформенной груды.

— Ну же! Гори, сучья порода!.. — вопил мой друг.

Пламя треснуло и вскинулось вверх. Я увидел, как сжался обожженный им кусок древесины.

И вечеринка закружилась, будто мы находились на карусели. Санька пил, как лошадь. И читал стихи. Моложавая пара визжала от восторга. Валерия терпела с мучительной улыбкой. Полина не верила глазам своим: неужели человек может творить с собой подобное бесчинство.

Потом мой товарищ решил искупаться. Его отговаривали — с ума сошел с ума, вода ледяная.

— Ничего, мне жарко, — отвечал, булькая из бутылки. — Поэту все можно… все!..

И, отшвырнув бутылку, маясь приблизился к зыбкой ирреальной полосе небытия:

— И, сбросив с души китель, зайду-ка в вытрезвитель!

— Не надо, Саша, я тебя прошу! — закричала стюардесса, и Саня, спровоцированный этим криком, принялся лихорадочно кидать одежды, крича, что это его дело купаться-не купаться, имеет он право на то, чтобы исполнять свои желания или уже не имеет?

Девочка Полина желает бежать за ним, говорит об этом нам, она ещё не разучилась бояться за другого. Серов её останавливает — он снял трусы.

Все по этому поводу начинают глупо шутить и слушать, как плещется вода… После раздается душераздирающий взвизг Сашки, удары руками по волне… Вопли моего друга поражают непорочную тишину заброшенного нелюдимого уголка.

Я сидел у костра. Устал от первого дня и не было у меня сил останавливать друга; в этой мирной бойне каждый вправе вести свой бой. С самим собой. С собственной тенью по прозвищу скурлатай.

Потом услышал крик, буду однажды умирать, но буду помнить этот крик. Я понял: что-то случилось, нелепое и чудовищное… за мгновение до этого крика… Я почувствовал это, и тут же услышал женский невменяемый крик.

Я бежал к берегу, бежал и уже знал, что произошло самое страшное… хотя надежда была… шутка… очередная дурацкая шутка моего друга… Он любил подобным образом шутить, мой товарищ, он спрятался за корягу и теперь получает садистское удовольствие от потехи.

Была надежда, она всегда остается, эта надежда.

Кричала Валерия, она стояла в черном озере и страшно кричала. Я не почувствовал холода воды, я рвал сопротивляющуюся её ткань, я бился в тяжелой и вязкой массе… Мне кричали — криком пытались помочь… Я с головой уходил в странную воду, у неё не было запаха, и она была бесконечна…

Я возвращался в ночь, у неё тоже не было запаха, и она тоже была бесконечна… только звезды… И снова уходил в глухую мертвую бездну.

Не знаю, сколько все это продолжалось. Потом почувствовал, как мое тело раздирает судорога. Я почувствовал вонь озера… вонь водорослей… вонь боли… вонь жизни… вонь смерти…

Потом сжигал руки на костре, пытаясь согреть их; я видел, как испаряются капли воды от пламени… Сквозь него видел лица, и не узнавал эти лица, от боли не узнавал никого. Даже своего друга Серова. Потому, что его не было среди этих лиц. Мне кричали, я не понимал, что кричат; в ушах от боли появилась резь… Я взял из костра кусок малиновой древесины и услышал:

— Ну, Алешенька!.. Ну, миленький! Сделай что-нибудь!..

— Милицию! Милицию! — кричал толстенький плешивый человечек; я вспомнил, он поехал с нами; у него подружка — толстенькая хохотушка… Где она?.. У неё миленький конский зад… Серов хохотал по этому поводу…

Толстушка-хохотушка лихорадочно собирала скатерть. Зачем она это делала? Оглядывалась по сторонам и завязывала скатерть на узел. Я же не понимал, зачем она это делает?

Я бросил в костер потемневшую ветку, и она снова налилась малиновым светом…

В джипе было холодно и в нем хранился запах прошлой жизни, когда мы все вместе весело колотились на ухабах. Мне ответили сразу. Я объяснил причину своего телефонного звонка. Пытался сделать это обстоятельно и спокойно.

— Они приедут, — сказал я. — Через полчаса… Они сказали минут через сорок.

— Что?! — закричала Валерия и боком побежала к берегу. — Подлецы! Подлецы!..

Я нагнал её у воды, она пыталась отбиться; упала и каталась на мелководье, отбивалась от меня… Она сходила с ума; мне удалось схватить за волосы, они скрипели под моей рукой.

Я вытянул женщину из озера и поволок к костру, выворачивая голову к звездам; не хотел, чтобы сошла ума… Не хотел, чтобы маленький её Санька остался один.