Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

александрийской гавани. Как минимум один колоссальный сфинкс с головой ястреба возвышается над дворцом, его отполированные до блеска девятиметровые собратья охраняют входы в храмы.

Главная улица города шириной в двадцать семь с половиной метров обескураживает приехавших, ничего подобного в Древнем мире нет. Чтобы исходить ее из конца в конец, нужен целый день. По Канопской дороге, которую обрамляют резные колонны, шелковые навесы и богато расписанные фасады, могут в ряд проехать восемь колесниц. Основные переулки, шириной по шесть метров, замощены камнями, отлично дренируются и многие освещаются по ночам. От центрального перекрестка, что в десяти минутах ходьбы от дворца, до горизонта простираются сверкающие колоннады из известняка. В западной части города обитает большинство египетского населения города. Среди них – ткачи, их жилища обступают лестницу в сто ступеней, ведущую в Серапеум (храм постройки III века до н. э., возвышающийся над городом и вмещающий в себя часть Александрийской библиотеки). Параллелепипед храма – большей частью украшенный позолотой, серебром и бронзой – стоит на искусственном скалистом холме, окруженном парками и крытыми галереями. Это один из всего трех памятников времен Клеопатры, который мы можем сегодня точно локализовать. Еврейский квартал лежит на северо-востоке, рядом с дворцом. Греки занимают изысканные трехэтажные дома в центре. Также город делится на ремесленные кварталы: в одном живут парфюмеры, по соседству с ними – кустари, делающие из алебастра сосуды для духов, в другом квартале – стеклоделы.

С востока на запад город тянется почти на шесть с половиной километров, их занимают бани, театры, гимназиумы, суды, храмы, гробницы и синагоги. По периметру его окружает известняковая стена с патрульными башнями, с обоих концов Канопской дороги прогуливаются проститутки. Днем Александрия полнится лошадиным ржанием, криками продавцов круп или турецкого гороха, уличных артистов, прорицателей, ростовщиков. Лотки со специями источают экзотические ароматы, их разносит по улицам насыщенный, соленый морской бриз. Стайки длинноногих черно-белых ибисов выискивают в дорожной пыли крошки. Даже поздним вечером, когда пунцовое солнце быстро заваливается в море, Александрия остается вихрем огней, пульсирующим калейдоскопом музыки, хаоса и цвета. В общем, это город, расширяющий сознание, город чрезмерной чувственности и высокого интеллекта, такой Париж античного мира: неповторимый и роскошный. Место, где проматывают состояния, пишут стихи, находят (или забывают) любовь, поправляют здоровье, переделывают себя или перезаряжают батарейки после покорения огромных территорий Италии, Испании и Греции за десять титанических лет.

Александрия с ее непревзойденной красотой и восхитительными развлечениями – не то место, где можно пассивно прозябать. Как писал один приезжий, «иностранцу непросто вынести шум такой огромной силы или натиск десятитысячной толпы, если он не вооружен лютней и песней» [49]. Александрийцы гордились своей репутацией людей легкомысленных. И через массивные ворота дворца после войны повалили толпы желающих засвидетельствовать победителям свое почтение, быстро заполнявшие обшитый слоновой костью вестибюль. Дворцовый комплекс со множеством банкетных залов вмещал огромную массу людей, самый большой зал украшали потрясающие бронзовые диванчики с вставками из стекла и слоновой кости – сами по себе произведения искусства. Египет импортировал серебро, но уже давно контролировал золотой запас античного мира, так что даже балки этого зала, возможно, были покрыты золотом. Легко преувеличить население города, но трудно переоценить его великолепие. Его было невозможно описать даже цветистыми языками Античности. Во многих домах зажиточных александрийцев стояла мебель из ливанского кедра, инкрустированная слоновой костью и перламутром, украшенная сложными картинками-тромплёй и затейливой мозаикой. Плиты карамельного алебастра облицовывали внешние стены. Внутренние стены сверкали эмалью и изумрудами, а если были отданы под живопись, то преобладали там мифологические сюжеты. Качество исполнения поражало воображение.

Мозаичные полы изумляли точностью, геометричностью и трехмерностью рисунка, природа изображалась неправдоподобно реалистично. А во время приемов вся эта красота исчезала под пышными коврами лилий и роз, которых сюда поставлялось с избытком. «В Египте, – расписывал один хроникер, – всегда можно найти и розы, и левкои, и любые другие цветы»[55] [50]. Разбросанные охапками по полу, они напоминали о деревенском луге, правда, под конец пира замусоренном устричными раковинами, клешнями лобстеров и косточками от персиков. Нередко к приему заказывалось триста венков роз или столько же плетеных гирлянд. (Розы особенно ценились, так как считалось, что их запах помогает не пьянеть.) Парфюмерия и различные мази были александрийской «фишкой»; слуги опрыскивали публику коричными, кардамоновыми и бальзамическими ароматами, пока гостей развлекали музыканты или сказители. Благоухали не только столы, но и украшения, курильницы благовоний, подметки обуви. Тяжелые облака эфирных масел были обязательным сопровождением ужина. Также гости могли оценить и другую продукцию самых выдающихся местных ремесленников: серебряные чаши, кувшины, светильники. Выдувку стекла, недавнее эллинистическое изобретение, в Александрии, как всегда, начали совершенствовать и перестарались: местные стеклодувы придумали добавлять в свои изделия золото. Изящные многоцветные сосуды теснили серебряные блюда, плетеные корзинки, вырезанные из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями кружки. Еда подавалась на золотой посуде; на одном из птолемеевских пиршеств «как говорили, одна только столовая утварь весила триста тонн» [51]. Все это демонстрировало и гибкость Клеопатры, и ее стремление быть первой. Когда александрийскую роскошь распробовали в Риме, царица египетская нашла новое наименование для своей вычурной посуды: золотые и серебряные столовые приборы тонкой работы отныне назывались «посудой на каждый день» [52].

Одному из гостей ужин во дворце показался не столько угощением, сколько демонстрацией богатства. Он глазел на «позолоченный серебряный поднос (золото покрывало его толстым слоем), такой большой, что на нем поместилась огромная жареная свинья; она лежала навзничь и показывала брюхо, набитое лакомствами: в нем были вместе запечены дрозды, утки, множество жаворонков, яичные желтки, устрицы, морские гребешки» [53]. Обязательно подавали гусей, павлинов, устриц, морских ежей, осетров и кефалей – дары Средиземноморья. (Ложки были редкостью, вилок не было вообще. Ели руками.) Сладкие вина – лучшие привозились из Сирии и Ионии – источали аромат меда или граната. У нас нет свидетельств о том, как была одета Клеопатра на этих пиршествах [54], но мы знаем, что она носила много жемчуга, эквивалента сегодняшних бриллиантов. Длинные жемчужные нитки обвивались вокруг ее шеи и вплетались в ее волосы. Жемчугом были отделаны ее длинные, до лодыжек, туники. Богато окрашенные, сшитые из нежнейшего китайского шелка или тончайшего льна, они традиционно перехватывались поясом, или брошью, или лентой. Поверх туники надевалась прозрачная накидка, через которую просвечивали складки яркой ткани. На ногах Клеопатры красовались расшитые драгоценностями сандалии с узорчатыми подошвами. Гости Птолемеев, слывущих щедрейшими хозяевами в истории, возвращались домой, сгибаясь под тяжестью подарков. Нередко из дворца уходили с дорогой серебряной посудой, рабом, газелью, золотой козеткой или лошадью в серебряной сбруе. Излишества прославили