Мама, я люблю тебя - Уильям Сароян

Мы поблагодарили мисс Крэншоу и распрощались с ней, и вместе с Майком Макклэтчи пошли в лифт.

— Я страшно рад, — сказал Майк. — И пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Сегодня я ужинаю с Эмерсоном. Я намерен сказать ему, что девочку мы, кажется, уже нашли, а потом подожду, чтобы он заглотил эту наживку поглубже. Я знаю, он обязательно захочет познакомиться с ней — ну и конечно, с ее матерью. На завтрашний завтрак не договаривайтесь ни с кем — хорошо?

— Никогда заранее не договариваюсь на завтрак, — ответила Мама Девочка.

На Пятой авеню Майк вскочил в такси, а мы с Мамой Девочкой пошли прогуляться, в этот раз — по улицам.

Я не успела оглянуться, как прошла неделя. Наверное, мне так никогда и не вспомнить всего, что за это время произошло. Мой отец получил пьесу и прочитал ее, но вместо того, чтобы телеграфировать, позвонил. Они с Мамой Девочкой о чем-то долго говорили, а потом он сказал мне:

— Если ты действительно хочешь играть в этой пьесе, то я не против, потому что она замечательная и когда-нибудь я сделаю из нее оперу.

Мама Девочка рассказала обо всем этом Майку Макклэтчи, и через несколько дней мой отец и Майк созвонились и поговорили о пьесе, и мой отец согласился написать к ней музыку. Майк попросил его приехать в Нью-Йорк, но от этого мой отец отказался.

И еще другие события произошли за эту неделю. На следующее утро после Большого Чая у мисс Крэншоу Майк Макклэтчи и автор пьесы, Эмерсон Талли, позавтракали в «Пьере» вместе с нами, и в тот же день Майк позвонил Маме Девочке и сказал, что обе мы Эмерсону очень понравились и теперь он собирается переписать всю пьесу заново, потому что хочет, чтобы Мама Девочка сыграла роль девочкиной мамы.

И тогда Мама Девочка очень обрадовалась и сказала:

— Ну, Лягушонок, нам с тобой надо становиться профессионалами. Надо работать, работать и работать, и нам будет так хорошо, как еще никогда не было.

Вечером мы поехали на такси в контору к Майку на Пятую авеню, и там были несколько сотрудников Майка и его адвокат. Майк и Мама Девочка просмотрели вместе контракты, которые мы должны были подписать, как только получим ответ от моего отца. Никогда я не видела маму такой взволнованной и счастливой, и такой удивленной. Потом, когда мы шли от Майка, она сказала:

— Нет, ты подумай только, Лягушонок: они будут платить тебе, как звезде!

— Уж кто звезда, так это ты, — сказала я. — Вот ты действительно самая настоящая звезда.

— Ты станешь богачкой, — продолжала Мама Девочка, — и я тоже получу немало. Свои деньги я буду транжирить вовсю, но твои почти все положу в банк на твое имя. И я очень рада, что мы с тобой такие друзья.

— Друзья? Да ведь ты для меня гораздо больше чем друг. Если бы не ты, я бы даже и не родилась.

— Твой отец тоже имел к этому некоторое отношение.

— Но если бы ты не познакомилась с ним и не вышла за него замуж, где бы я была теперь?

— Ну, обратного хода тебе уже нет в любом случае. Твой отец — это твой отец, твоя мать — это твоя мать, а ты — это ты, и тут уже ничего не изменишь. Но в довершение всего ты станешь звездой — а уж это только благодаря Матушке Виоле.

— Она-то тут при чем?

— При всем. Приди она вовремя на Макарони-лейн, я бы пошла на обед к Кларе Кулбо, и мы не поехали бы в Нью-Йорк.

— О, а я об этом и забыла! Надо написать Матушке Виоле и поблагодарить ее.

— Я ее поблагодарю? Обещала прийти, нахалка, и обманула.

— А разве ты не рада теперь, что она не пришла?

— Конечно рада, но я не люблю, когда обманывают.

— А может, она тогда заболела — или заболели ее дети и внуки.

— Надо было позвонить. Я ужасно зла на нее.

Каждый день столько всего происходило!

И каждую ночь, лежа в постели, мы с Мамой Девочкой разговаривали и вспоминали, но мне никогда не вспомнить всего, потому что так много нового и так быстро произошло в течение одной недели после того, как мой отец разрешил мне идти на сцену.

Во-первых, со мной стала очень много заниматься мисс Крэншоу. Каждый день в восемь утра мы с Мамой Девочкой приходили к ней в номер и до десяти занимались. Мисс Крэншоу учила нас стоять, ходить, танцевать, брать вещи, смотреть на них, говорить — а говорить можно тысячью разных способов.

Мисс Крэншоу установила для нас распорядок дня. Вставали мы в шесть утра. Полчаса мы гуляли в парке, а потом садились в «Пьере» за завтрак, большой — для меня и маленький — для Мамы Девочки, потому что мисс Крэншоу хотелось, чтобы Мама Девочка сбросила несколько фунтов веса.

— Я не хочу, чтобы вы превратились в мешок костей, — сказала она ей, — но я хочу, чтобы вы стали такой же подвижной, как Лягушонок, потому что в пьесе это абсолютно необходимо. Вы с Лягушонком должны стать почти одним и тем же человеком, более похожими, чем вы уже есть, настолько похожими, чтобы это воспринял зритель. Но это у вас не получится, если вы и впредь будете полнеть от еды, неудовлетворенности и тревоги. Вам теперь не о чем тревожиться, кроме одной вещи: вашей роли в пьесе. Я хотела бы, чтобы о ней вы тревожились постоянно.

После завтрака в кафе «Пьера» мы поднимались к себе в номер, и Мама Девочка читала какой-нибудь кусочек пьесы, читала снова и снова, а я слушала. Мисс Крэншоу не хотела, чтобы я начала заучивать свои реплики, пока не услышу много раз, как их читает мама, — то есть пока и так не запомню их почти наизусть.

В полвосьмого мы ложились отдохнуть, но мне, конечно, отдыхать было просто не под силу. Мама Девочка иногда засыпала, а я лежала и вспоминала. Иногда незадолго до восьми к нам заходила мисс Крэншоу.

А в тот день, когда Мама Девочка подписала у Майка все бумаги, она сказала:

— Ну, Лягушонок, теперь живем!

И когда мы вернулись в «Пьер», она поговорила с управляющим насчет нового номера, а через час мы уже переселились, и так здорово — на тридцать третий этаж.

О, какая это была ошибка!

Утром следующего дня мисс Крэншоу пришла в 2109-й номер, но нас, понятно, там не нашла. Она позвонила управляющему, и он сказал ей, что теперь мы живем в 3336-м, и мисс Крэншоу поднялась на лифте и нанесла нам визит. Я думала, она будет очень рада, что у нас новое жилье, но она вовсе не обрадовалась и даже рассердилась, только старалась не показать этого Маме Девочке. Она ведь настоящая актриса и умеет не показывать, когда сердится.

— Это один из лучших номеров отеля, — сказала она. — Раньше его снимала миссис Киган, но, знаете, для вас со Сверкунчиком он не подходит. О, я понимаю, теперь вы можете себе позволить, но для работы это место совсем не подходящее, а когда ты занят в пьесе, необходимо работать все время, днем и ночью.

— Но ведь в две тысячи сто девятом нет даже двух кроватей, — сказала Мама Девочка.