Дьяволы с Люстдорфской дороги - Ирина Лобусова

Перепуганная этим страшным видом подруги, Ида хотела было ее окликнуть, но не успела. Катя вошла в комнату и захлопнула за собой дверь. Ида слышала, как изнутри щелкнул замок. А пламя свечи все продолжало метаться туда-сюда, туда-сюда.

Где-то через час из комнаты Кати раздался страшный грохот и крик, который переполошил всех соседей. Ида вместе со своей матерью Софой, а также другие обитатели двора выбежали из своих комнат. По словам Иды, пламя свечи в окнах Кати исчезло и там стояла сплошная темнота.

Стали стучать в дверь Кати. Никакого ответа. Дверь оказалась запертой и внутри не было никакого движения. Иде вроде показалось, что изнутри она слышала какой-то тихий стон. Но поклясться в этом она не смогла бы.

Мужики выбили дверь в комнату. Вошли внутрь. Керосиновые лампы, которые люди принесли с собой, осветили страшную картину.

В комнате был страшный разгром. Все вещи перевернуты, мебель разломана, из шкафов все повыбрасывали наружу. В комнате творилось что-то невероятное – казалось, скромное жилище Кати разнес какой-то смертельный вихрь.

А посередине комнаты, на крюке, вбитом в потолок для лампы, на пеньковой веревке висела сама Катя – в своем красном нарядном платье. Она была мертва. Разбитая лампа, сброшенная с крюка, валялась на полу рядом. Тут же валялся перевернутый стул, на который влезла Катя, чтобы добраться до потолка.

Девушка выглядела ужасно. Глаза ее были широко раскрыты, рот распахнут, словно она кричала, лицо страшно искажено ужасом. И никогда за всю свою жизнь Ида не видела ничего страшнее этого белого мертвого лица.

По ее словам, лицо Кати было таким бледным, словно его обмазали белым мелом или макнули в муку. Эта неестественная бледность, прямо белизна сильно бросалась в глаза и выглядела ужасно. Среди людей, которые вошли внутрь, даже началось что-то вроде паники.

Труп сняли с крюка, положили на пол и накрыли какой-то тряпкой. Побежали за полицией. Через час приехал судебный пристав с медиком. Составили протокол. Тело Кати увезли в анатомический театр, а ключи от комнаты отдали Софе и сказали ничего не выносить оттуда до специального распоряжения или появления ее родственников. Известить родителей Кати взялся один жилец двора, который был родом из того же села. Односельчанин обещал поехать туда утром и привезти Катину родню для похорон. Ида же, после совещания со всеми подругами, прямо ночью побежала к Тане. На общем собрании всех девушек было решено поставить обо всем ее в известность, потому что только она может помочь.

– Да в чем помочь-то? – удивилась Таня.

– Боимся мы страх как, – сказала Ида, – и больше всего того швицера, хто ее до смерти довел.

– Почему он довел?

– А кто еще, как не он? С какой радости она в петлю полезла, если как не за его сердце? Такие дела не делают с большого перепугу! Он, а не хто!

– Кто-то знает его имя? – нахмурилась Таня. – Хоть что-то о нем – где живет, на квартире или в гостинице, по каким делам ходит?

Выяснилось, что из девушек не знал никто ничего. Как Катя ни радовалась своему счастью, но информацию о своем любовнике она держала в большом секрете. Возможно, боялась людской зависти. А может, и он приказал.

– Что она написала в записке? – спросила Таня, надеясь, что записка прольет хоть какую-нибудь ясность. Но Ида только широко распахнула глаза.

– Так не было за записку! – удивилась она. – Да и за что ей писать? Она ж была безграмотная, писать вообще не умела! Да и пристав сказал: за что ей писать, если писать она не могла?

Таня нахмурилась. Кто-то сильно сыграл на безграмотности девушки. И действительно, бывшая крестьянка Катя не могла написать предсмертной записки по одной простой причине: ее никогда не учили ни писать, ни читать. Но в таком случае…

В таком случае вся эта история выглядела просто отвратительно! Так мерзко, что Таня даже сморщилась.

– Поигрался и выбросил, – печально сказала Ида, – не думал жениться. Наигрался и выбросил, как дырявый, рваный башмак. А может, и жена у него была, дети… Страшное дело выяснилось. Вот и полезла Катька в петлю прямо за так.

– Ладно, разберемся, – Таня хмурилась все больше и больше, – найду я этого швицера. За Катьку и за других найду. Чует мое сердце – он еще где-то нагадить может. Нужно этого гада за шкирку схватить, посмотреть, что за фраер такой. Утром, как рассветет, с тобой пойду. Посмотрю комнату, ее вещи. Может, и найду след.

– Спасибо тебе, родненькая! – заплакала Ида. – Все девочки за то сказали, что не дашь нас в беду…

– Ни в какой вы ни беде! Пока. А свечка в комнате была? Ты видела ту свечку, чье пламя плясало?

– Нет, – глаза Иды вдруг широко расширились, – не было свечки… Я помню, за это заметила… Лампа была разбитая… На полу валялась. А свечку… нет.

Резкий заводской гудок прорезал предрассветную тьму. До рассвета оставалось часа полтора, и настоящую ночную тьму только подчеркивали тусклые лампы, в полнакала горящие возле главного входа завода. Было около шести утра. Время, когда к главным заводским воротам стекалась толпа рабочих.

Они шли из разных районов города – за исключением центра, где обитали богачи. Рабочие фабрик и заводов жили в трех бедняцких районах – на Молдаванке, Слободке и Пересыпи. Это был длинный, безрадостный путь, особенно зимой. Большинство рабочих шли пешком и выходили еще ночью, часа в четыре, чтобы поспеть к шести – к началу работы.

Плечи опущены вниз, усталые спины, потухшие глаза, поношенная одежда, свойственная не разговорчивым людям угрюмость – рабочие не здоровались друг с другом, не обращали внимание на идущих рядом с ними. Она были похожи на бурлящую черную реку подземного царства Аида, которая способна растечься в любой момент и без пощады затопить все живое.

Среди толпы рабочих выделялась женщина средних лет в темном пуховом платке. Она шла в стороне от остальных, как бы особняком, держа перед собой огромную деревянную коробку (скорей всего там был нехитрый, бедняцкий обед для себя и для мужа). Теплый платок почти полностью скрывал ее лицо, из-под него не пробивались даже волосы. Женщина была одета так же, как все, – в поношенную черную кофту из грубой саржи и длинную темную юбку. Она ничем не отличалась от всех остальных женщин, стекающихся к воротам завода РОПИТ – одного из самых крупных заводов Одессы.

Немолодые, некрасивые, с больной спиной и израненными руками, словно придавленные к земле мучительным рабочим днем и подстерегающей на каждом углу нищетой, они были похожи на мужчин, и от мужских фигур их отличали только длинные потертые юбки да платки, лица под которыми все равно были похожи на мужские – решительные, обветренные, изборожденные морщинами, с суровыми складками в углах губ, с глазами, уставшими от напряженных мыслей о будущем, не дающие покоя ни днем ни ночью, – они давно растеряли всю свою мягкость, уступчивость и красоту, за гранью жизни проявившие мужские качества характера.

Но и с этими мужскими чертами они все равно были… красивы – эти воинственные, сильные женщины, настоящие борцы и воительницы, готовые брать судьбу в свои руки. Именно такой была женщина в темном платке. И хоть и держалась особняком, она была похожа на всех остальных заводских женщин и выглядела точно так, как они. А потому без труда влилась в толпу рабочих у главных ворот крупного завода.