Утешный мир - Екатерина Мурашова

Потом главный милиционер сказал: будем, конечно, еще искать в округе, но вы же понимаете – месяц прошел, нигде ничего, так что, скорее всего, ищем трупы. Есть крошечный шанс, что уехали зайцами в другие регионы, ориентировки везде разосланы, но они же не профессиональные побегушники-беспризорники, к тому же девочка больная, поодиночке передвигаться не могут – нет смысла; были бы оба живы, где-нибудь засветились бы. Увы.

Еще почти через месяц, в конце сентября, мужчина в одежде грибника вылез из машины у поста ГАИ и сказал: там, три километра назад, у ларька на шоссе мальчонка клянчит объедки, я там себе кофе после грибной охоты покупаю и уже второй раз его вижу. Купил ему две шоколадки. Что-то с ним сильно не так, по-моему, – худой он очень и дикий какой-то, на сельских детей не похож. На вид лет десять-одиннадцать, одет так-то… Непорядок, я чувствую, здесь…

Гаишники, как ни странно, оказались отзывчивыми.

Ларечница мальчишку тоже вспомнила. Согласилась позвонить, если еще появится.

Кирилла отловили прямо на шоссе. Он дико сопротивлялся, бил ногами и руками, кидался со всего размаху на асфальт и кричал, что никуда не поедет, пока не заберут Зою. В лес с ним шли добровольцы из поселка, боялись, что найдут полуразложившийся труп. Прошли около пяти километров. Зоя была жива, безразлично сидела на лавочке в старой, наполовину ушедшей в землю охотничьей избушке. Увидев людей, повела себя много спокойнее, чем Кирилл. Встала и пошла. Мать как будто не узнала. На прощание обняла мальчика и поблагодарила его.

– Как же они жили все это время? – спросила я. – Кирилл рассказывал?

– Нет. Он ничего не рассказывает.

– Ну, вероятно, это травматическая амнезия.

– Я не знаю, что это! – Регина заплакала. – Но моего мальчика будто там подменили, навели порчу! Прошло уже полгода, но он… он…

– Что – он?

– Он почти не разговаривает с нами. Не может учиться. Сидит, смотрит телевизор. Если телевизор выключить или убрать, он продолжает смотреть в пустой экран или в стенку. Чтобы он поел, я должна его уговаривать или заставлять.

– Лекарства?

– Да, конечно. Никакого действия, только еще больше тормозит. Психиатр сказал: на таких препаратах это уже должно было пройти. И не случайно все-таки она его выбрала. Скорее всего, эта трагедия запустила какой-то его собственный процесс… Но у меня был совершенно здоровый мальчик, никакой не психопат, я-то знаю! И это же, у нее, оно не может быть заразным?!

– Напрямую, конечно, не может, – согласилась я. – А где сейчас Зоя?

– В психушке, конечно, где же еще! А может, уже и выпустили ее, я не знаю.

– Кирилл виделся с ней после?..

– Да вы что, с ума сошли?!! – завизжала Регина. – Да чтобы я… да чтобы она…

– Понятно. Я бы хотела увидеть Кирюшу.

* * *

Со слов Регины представляла себе что-то такое… ну почти в коме. Но как только мать вышла из кабинета, мальчик стал разговаривать. Не то чтобы уж совсем свободно, но на вопросы через один отвечал.

Однако быстро уставал – пятнадцать-двадцать минут, и всё. Я решила, что это от препаратов. Никакой психиатрии не почувствовала, так матери и сказала. Она сразу ко мне прониклась, стала его водить.

Через некоторое время я уже много знала. Зоя была развита и наблюдательна. Она подробно видела подводный, лесной, древесный и подкаменный миры и рассказывала о них другу, добавляя фантастики из своих видений. Дети уже давно общались с духами леса, воды и облаков. Те передавали им приветы и послания, играли с ними, подшучивали. Дачный мир для Зои был живым, городской – мертвым (к зиме она часто попадала в больницу). Когда стало ясно, что их скоро разлучат, Кирилл сам предложил сбежать. Зоя согласилась не сразу. На подготовку ушло две недели. Она знала подходящую избушку и знала, что их там будут искать. Они взяли вещи, спички, свечи, компас, крупу и консервы. Зоя украла у матери немного денег. Первые дни сидели на островке в болоте и питались хлебом и морошкой. В болоте их не искали. Потом, когда поисковая операция в общем закончилась, заселились в избушку. У Зои еще были таблетки, она их аккуратно принимала. В избушке была буржуйка, но чаще готовили на костре. Собирали грибы. Ходили в два поселка – воровать. На рассвете воровали картошку и всякое другое с огородов, еще украли два одеяла и покрывало с веревок. Было весело. Потом у Зои кончились таблетки, и она стала «залипать», по выражению Кирилла. Иногда ее мучили страшные галлюцинации, и тогда Кирилл успокаивал ее, прижимая к себе и рассказывая все, что в голову придет. Она успокаивалась, но уже не могла ходить за едой и прочим. Кирилл взял все это на себя. Зоя, когда ей становилось получше, бродила по округе, собирала хворост и дрова, приносила воду с ручья, разводила огонь. Когда ситуация ухудшалась, просто сидела на лавке и раскачивалась. Однажды Кирилл увидел, как человек у ларька на шоссе выбрасывает в ящик почти не тронутый гамбургер. Это навело его на новую, продуктивную мысль. Зоя мысль одобрила, но сказала, чтобы у женщин он не просил никогда – они подозрительные и приставучие. Мужчины действительно никогда ничего у мальчика не спрашивали, один даже купил для Кирилла в ларьке две пачки чаю, пачку сахара и два кило риса – даже интересно, что он при этом подумал?

Да, он понимал и понимает, что Зоя больна. И что? Да, он знает, что духов облаков по правде не бывает. И что? Да, конечно, в школе нужно учиться. А зачем? Мама, разумеется, за него переживает. И что?

Я вроде бы установила с мальчишкой такой хороший, качественный раппорт, но оказалась в абсолютном, глухом тупике. Ничего никуда не двигалось. Но я уже догадывалась и однажды спросила напрямую:

– Как ты относишься к Зое сейчас?

– Я ее люблю, – просто ответил он. – И она, я знаю, любит меня.

Вот так. И ничего нельзя сделать.

Я не могла сказать его матери: позвольте им видеться. Потому что она сразу начинала визжать.

Я не могла сказать ему: время лечит. Потому что я знаю, что это не всегда так.

Я не могла сказать ему: полгода назад ты ушел в ее мир, это было неправильно и едва не привело к страшной трагедии; теперь тебе надо попробовать вывести ее в наш мир, у тебя есть шанс. Ему двенадцать, ей – тринадцать, у нее шизофрения, все невозможно.

Я не знаю, что сейчас с ними стало. В любом случае они выросли. Но вот жили и любили такие дети. И я вам о них рассказала.

Это было много лет назад. Я работала в поликлинике уже несколько лет, чему-то подучилась после окончания университета (получила специализацию по медицинской психологии в Институте усовершенствования врачей), понемногу собрала удобные для себя методики и уже поняла, что самый привлекательный и адекватный для меня способ работы – это психологическая консультация.

Мать пришла без дочери. Ее голос звенел близкими слезами, а руки комкали полу кофты.