Круг невинных - Валентен Мюссо

Я поднялся с кровати и наклонился к Камилле, чтобы поцеловать ее. Она на несколько мгновений сжала меня в объятиях, как если бы пыталась уцепиться за последнего, кто у нее остался. Несомненно, недавняя трагедия нас сильно сблизила.

Тем вечером в синеватом холоде незнакомого дома я безуспешно пытался уснуть, хотя за всю предыдущую ночь так и не смог сомкнуть глаз. Наконец часам к трем ночи я провалился в сон.

Снилось мне что-то очень странное. Мы с Рафаэлем были в горах. Похоже, это были Пиренеи, но я толком не мог узнать этого места: горы, деревья, отвесные скалы – все это казалось искусственным.

Мы совершали подъем, однако не знаю почему – у нас не имелось никакого снаряжения, и мы были совершенно беззащитны в этой пугающей обстановке. Вдруг оказалось, что мы висим на скале, судорожно вцепившись в неровную каменную поверхность. Как по волшебству, внезапно появилась веревка; но она прикрепила нас не к скале, а друг к другу. Стоит сорваться кому-то одному, и другой поневоле последует за ним. Я не чувствовал никакого страха. Мне казалось, что ничего не может произойти и что мы участвуем в какой-то совершенно безопасной игре. А вот Рафаэль становился все более и более встревоженным.

Вдруг, повинуясь какому-то безумному побуждению, я вынул из кармана нож – один из «Опинелей»[16], которые коллекционировал мальчишкой, – быстро перерезал веревку и столкнул брата в пустоту. Причем, совершая этот ужасный поступок, я хохотал во все горло.

Рафаэль падал, как в замедленной съемке. Он не издал никакого крика и лишь смотрел на меня долгим взглядом. Его телу понадобилось безумно много времени, чтобы упасть. Внезапно ощутив страх, я прекратил смеяться и вдруг понял, что это не игра. Я попытался подхватить его, но опоздал.

У меня ничего не получилось: Рафаэль был уже вне пределов досягаемости. Он кричал:

– Почему ты это сделал, Винсент? Почему ты меня убил?

Разрыдавшись, я изо всех сил вцепился в скалу, чтобы не упасть вслед за ним в пропасть.

Но его слова продолжали раздаваться в пустоте, и, казалось, этому эху никогда не будет конца.

Почему ты меня убил?

9

– Честно говоря, от всего этого я чувствую лишь недоумение, – сказала Камилла, возвращая мне маленький пластиковый прямоугольник.

Мне – бывшему полицейскому, а ныне фотографу – не составило особого труда изготовить поддельное полицейское удостоверение. Когда я еще был инспектором, мне часто приходилось иметь дело с поддельными агентами «Электрисите де Франс»[17], поддельными водопроводчиками и полицейскими, которые в мошеннических целях пользовались доверием людей.

Изготовить поддельное полицейское удостоверение, с помощью которого можно обмануть простых смертных, оказалось достаточно легко. Чаще всего обычная цветная ксерокопия лицевой стороны достаточно хорошего качества легко вводит людей в заблуждение, так как очень редко кто-нибудь требует вынуть удостоверение из футляра, чтобы изучить обратную сторону. Во всяком случае, со мною за пятнадцать лет полицейской карьеры такого ни разу не случалось. Но я предпочел все сделать добросовестно, чтобы избежать любых проблем. И я гордился результатом.

Мы с Камиллой без особого труда вернулись в Монпелье. Мысленно я снова начинал медленно погружаться в прошлое; таков был эффект от встречи с отцом. Целуя его перед тем, как сесть в машину, я не мог отделаться от мысли: «Увижу ли я его еще, и сможем ли мы восстановить нормальные отношения отца и сына?»

От него пахло лосьоном после бритья. Несмотря на ранний час, отец был свежевыбрит и одет так, будто задался целью выглядеть представительно и безупречно. Он не угодил ни в одну из обычных для таких случаев ловушек – «до свидания» или «до скорого», – а ограничился простым «счастливо». За одним этим безобидным словом я прочел целое скрытое послание: «Береги себя, теперь ты мой единственный сын, у меня только ты и остался». А может быть, это я в глубине души хотел такое услышать…

Мы вместе отправились в маленькую школу в Аржелес-Газост. Чтобы избежать возможных подозрений, решили, что я зайду туда один. Со времени смерти Рафаэля, и особенно получив таинственный видеоролик, я доверил магазин работнице, которая прекрасно справлялась и без меня. У меня не имелось ни малейшего желания заниматься фотографиями и открытками. Я нуждался в полной свободе действий, чтобы вести свое расследование. Остальное больше не имело в моих глазах никакого значения.

Школа Жорж-Санд была из тех, где и за пятьдесят лет ничего не должно измениться. К тому же это была еще и деревенская школа, где все друг друга знают.

Входная дверь оказалась закрыта на ключ, поэтому мне пришлось позвонить, чтобы кто-нибудь вышел. Прошло не меньше минуты, прежде чем охранник с нарочито подозрительным видом проводил меня к директрисе. Я уже продемонстрировал свое удостоверение не столько по необходимости, сколько ради удовольствия в первый раз испытать свое произведение. Впрочем, консьерж внимательно изучил его, неубедительно изображая из себя опытного эксперта. Он напомнил мне новичка в виноделии, который изучает цвет вина, запах и вкус, чтобы затем важным кивком головы выразить одобрение самому скверному пойлу.

Внутреннее убранство здания соответствовало его простой и скромной наружности: коридоры украшены детскими рисунками, маленькие деревянные скамейки, вытертые многими поколениями школьников… Вешалки с подписанными именами, фаянсовые плитки вдоль наличников, запахи мела и гуаши, казалось, воскрешали исчезнувший мир, застывший во временах цвета сепии.

Меня проводили в крохотный кабинет, переполненный плакатами, книгами, безделушками и папками с документами. Директриса – женщина не первой молодости – должно быть, не часто имела дело с полицейским агентами, так как мое появление настолько разволновало ее, что мне пришлось успокаивать ее, воспользовавшись самой избитой фразой:

– Не беспокойтесь, я здесь ради самой обычной формальности.

– Слушаю вас, – с выражением готовности на лице сказала она.

Я решил действовать самым простым способом.

– Мы разыскиваем ребенка, который здесь учился несколько лет назад. Нам бы хотелось получить какую-нибудь информацию о нем.

– Кто и какой год? – спросила она, тотчас же поворачиваясь к каталожным ящикам, расставленным в железном шкафу.

– Александр Вале. Учебный год две тысячи – две тысячи первый.

Я произнес эти слова ровным уверенным тоном, однако это были единственные данные, которыми я располагал: записи из дневника… Немного поискав, директриса извлекла конверт – чуть пожелтевший, но вместе с тем сохранившийся в безукоризненном состоянии.