Горная база - Сергей Скрипник

Слева от пулеметного гнезда появилось, неотвратимо приближаясь к самому гнезду, несколько вспышек, а затем дремотный мир долины вновь раскололся, но на этот раз очередь была басистой — рвались гранаты. Пятый по счету выстрел, наведенный биноклем самого моджахеда пулеметчика, аккуратно лег в бойницу, разметав маскировавшие ее дубовые ветки и камни. Затем гранаты кучно укладывались в эту мишень, и над бойницей взметнулись части человеческих тел, оставляя на ржавой каменной стене темные влажные подтеки. Затем сдетонировал боекомплект, и бойница, как карнавальное колесо, понеслась разбрызгивать трассеры и зажигательные патроны. Теперь ничто не мешало полевому командиру Махмуду Риштину выругаться, — уничтожено их самое серьезное стрелковое оружие, оставшимся тоннеля не удержать. Но он был спокоен, потому что, не теряя времени, расшифровал, единственно грамотный человек в отряде моджахедов, депешу. Ему предписывалось покинуть позиции и возвращаться через границу на базу, не ввязываясь с противником в бой за тоннель.

…Вновь наступила тишина. И первый номер расчета АГС-17 Давуд Уманов тихонько запел: «Если б знали вы, как мне дороги нуристанские ве-че-ра…» Они с Пфайфером развернули агеэску сходу, как только ударил из скалы крупнокалиберный пулемет. Не сговариваясь, привели в боевое положение и навели на предположительную цель. Скорректировали по отсвечивающим линзам наблюдателя пулеметчика. И ударили прямой наводкой. Немец затаил дыхание, как снайпер, пока из коробки не был выпущен пятнадцатый заряд, — Пфайфер считал дымящиеся стреляные гильзы под треногой. «Молодец Уманов, — подумал он, — одиннадцать выстрелов в десятку. И в коробке что-то оставил, чтоб в спешке не перезаряжать».

«Дрепт сделает нам козью морду, — выдохнул Миха Пфайфер. — Нашумели!»

«Зато какая красивая работа. — Давуд даже наклонил голову набок, как хороший штукатур, любующийся готовой стенкой. Добавил: — Если бы азербайджанец с немцем упустили такую цель, я лично на месте командира отдал бы их под трибунал!»

Развернув агеэску к бою, они не успели выбрать позиции и только сейчас осознали, что за полминуты работы «Пламени» засветились не хуже тех пулеметчиков моджахедов. Оба на корпус возвышались над полем, а закатившееся за плато солнце уже не выдает оптику снайперов, и не слепит боевиков с калашами. Те могут расстреливать их хладнокровно, как в тире. И Давуда, и Миху прошиб холодный пот, точно они наступили на мину-лягушку. Давуд кивком головы указал Михе на ближайший пригорок, и они медленно, как это бывает во сне, и, не таясь — таиться было бесполезно — взялись за гранатомет и понесли за бугор в двадцати шагах. Им еще предстояло вернуться за рюкзаками, но они думали о другом: почему не стреляют? Укрывшись за пригорком и еще не отдышавшись, они долго вглядывались через призматический прицел гранатомета в скалу за Ландайсином. В ней кое-где выжигали каменные пробоины шальные бронебойно-зажигательные пули из взорванного боекомплекта станкового ДШК моджахедов, но людского движения не наблюдалось. Неужели пулемет и его расчет — это все, что противопоставили моджахеды их группе? Где остальные? Совершают обходной маневр? Готовят западню? А пулемет, вызывая огонь на себя, лишь отвлекал? По какой цели он бил — там ведь не было наших? И какие же у них на самом деле силы, если так легко пожертвовали такой огневой точкой?

Думали об этом и оставшиеся на плато.

«У них что, смертники появились? — неуверенно высказал догадку Донец поднявшемуся на плато Дрепту. — Уходят, а их приковывают к пулемету. Ты как думаешь, командир?»

«Зачем же было палить по безоружному мальчишке и горстке развьюченных мулов? — Ответил Дрепт. С плато картина происходящего просматривалась, как в Кабульском музее панорама Ахмада Риштина. — Из пушки по воробьям?..»

«Он жив, — сказал Донец, не отрывая глаз от окуляров, — отползает… Может, палили с досады, что поздно спохватились?..»

Или радиограмма из Камдеша изменила предписания, подумал Илья, но высказывать вслух мысль не стал. Зануда Донец, узнав, что был радист, не поймет, почему не перехватили и не допросили. Долго объяснять. И не хотелось. Дрепт приучился к тому, что логика — удел шахматистов — на этой войне часто мешает. Но даже и там, где она, казалось бы, просто необходима, ее элементарно ломает выступающий против мастера дилетант. Пока тот думает, дилетант бессмысленно гоняется за его фигурами, бездумно жертвуя своими. Шахматной партии дилетант не выиграет, но на доске нагадит. Было ясно одно. Если бы перемирие с Чартази моджахедами было бы нарушено, они бы не дали уйти Уманову и Пфайферу. Моджахедская пулеметная эскапада — недоразумение. Пулеметчики обкурились и стреляли на спор. Радиограмма из Камдеша предписания не изменила.

«Они его, конечно, заминировали», — сказал Донец, имея ввиду тоннель.

«Навряд ли», — удивил своего зама Дрепт.

«Навряд ли?!»

«Он, как бы точнее выразиться, представляет собой интернациональную ценность…»

«Как пирамида Хеопса?»

«Может, Леня, для кое-кого и еще поважнее. Ты думаешь, почему твой ящик «мыла» сделал ноги? И не думай обо мне нехорошо: я тогда сам ничего не понимал… Да и сейчас мало что знаю, кроме того, что ворон ворону глаз не выклюет».

До зама начало доходить.

«Но мы тогда здесь зачем?» — все же спросил он.

«Как бы разрулить ситуацию. Чтобы аборигены не наделали глупостей».

«Так что мы делаем сейчас?»

«Оставляем радиста и идем на соединение с ребятами, на зачистку тоннеля».

И командир неожиданно для всех оставшихся на плато разыскал в поклаже рюкзак с альпинистским снаряжением и продел руки в его лямки. Предвосхищая вопросы, несолидно для своего статуса и вообще для сложившейся ситуации подмигнул.

«Если природа создала это плато, она наверняка надеялась, что человек по достоинству оценит не только его горизонталь», — пояснил Дрепт.

Хафизулла от неожиданности выронил сумку со снедью, которую нес для ребят из Чартази. Толя Андрущак на лету поймал высокий термос с зеленым чаем, который нес Хафизулла в другой руке. Хафизулла решил, что командир Дрепт приставил его к себе неотлучно и придется, закрыв глаза от ужаса, скользить на канате над острыми, как волчьи клыки, уступами, полагаясь на свои дряблые мышцы.

«Илья, я не могу, я сорвусь. Дядя этого не переживет», — он затряс головой, продолжая трусить мелким шажком за Дрептом.

«Как же так, Хафизулла? Ты ведь вырос в Чартази, неужели не облазил в детстве здесь каждый камень? Вот и пастух сказал, что ты когда-то был худ, как коза». — Остановившись на краю и отыскав наиболее удобное для спуска место, и мысленно отметив с десяток точек, где спружинит, а затем оттолкнется ногами, Дрепт извлек из вещмешка бухту капронового каната. В сгущающихся сумерках канат уходил вниз, как рыбацкая снасть — в темную воду. И предостерегающе подняв палец, чтоб все замерли, Дрепт уловил ухом звук металлического наконечника, ударившего о камень. Рядом бестолково топтался Донец, прочесывая крутосклон в прибор ночного видения. Дрепт развел складные лапы и как следует укрепил в подходящей расщелине стальную кошку, удерживавшую другой конец каната. Лицо его уже было в базальтовой раскраске, на спине калаш.