Алый как кровь - Салла Симукка

Это не зависит ни от тебя, ни от меня.

Ни сейчас, ни потом и, наверное, никогда.

Просто останемся друзьями.

И оба знают, что это значит — стараться изо всех сил избегать друг друга.

Белоснежка никогда не сможет сказать: «Мы здесь только потому, что твой аромат напоминает мне о другом. И по этой причине мы не можем продолжать». Она не может быть честной. Она вынуждена лгать с самого начала, и это ведет к неловкости, равнодушию, печали, тупому раздражению.

Бессмысленно. Белоснежка решила сохранить время их обеих, а также девушкины чувства, и молча продолжила пить воду. Миг тишины мучительно затянулся. Девушка беспокойно задвигалась, слегка дотронулась волос и сказала:

— Эээ… увидимся!

Белоснежка подняла руку в знак прощания. Девушка схватила спортивную сумку и ушла в другую часть раздевалки, чтобы они не видели друг друга. Белоснежка тихо выдохнула. Состояние эйфории после комбата улетучилось. Влажная одежда прилипала к коже и казалась холодной.

I surrender[30]. Последняя мелодия из комбата мучительно играла в голове. В некоторых вещах она предпочитает уступать, чем пытаться. Иногда это лучше всего.

В сауне Белоснежка смогла посидеть в одиночестве. Она не плеснула воды на камни, а дала теплу вернуться в кожу, чтобы проступили капельки пота, стекли с затылка по спине. Вместе с потом проступили воспоминания о лете и осени, хотя она пыталась сказать им, что они не вовремя. Грусть и тоска всегда не вовремя. Они вцепились в нее, жали на низ живота, болели в изгибе спины. Голубые глаза, смотрящие прямо ей в глаза. Потом — быстро в сторону. Куда-то.

— Это даже лучше, что мы больше не увидимся.

— Никогда?

— По крайней мере, какое-то время. Ты же понимаешь, что я хочу пройти через это в одиночестве. Я не могу быть с тобой сейчас. И тебе будет лучше, когда не придется терпеть меня.

Белоснежке хотелось закричать, что все наоборот. Какое право есть у другого человека отмерять границы чужого терпения или принимать свои решения, что ей будет лучше, а что нет? Белоснежка могла сама за себя все решить. Ее бесило то, как легко ее выгнали из чужой жизни и проблем. Как будто она маленькая, миленькая девочка, которую надо беречь. Белоснежке захотелось прошипеть, что она может пройти и через более страшное и что не надо ее баловать.

Однако она понимала, что крик не поможет. Решение уже принято. И в соответствии с ее ролью она должна была согласиться. Так было для нее написано в пьесе.

— Что значит «какое-то время»? Я же могу звонить тебе?

Белоснежке были противны высокие умоляющие нотки своего голоса. Она чувствовала, как в ее горле рос комок плача. Она знала, что не сможет выплакать все это, выплеснуть наружу. Прошли годы, прежде чем у нее пропало желание плакать. Прошлым летом она думала, что сможет все вернуть, но во время того диалога понимала, что ей придется все равно жить с этим комком, проглотить его и надеяться, что тот когда-нибудь исчезнет сам собой.

Ни звонка, ни и-мейла, ни сообщения в «Фейсбуке», ни письма, ни сообщения азбукой Морзе фонариком в ночной тьме, ни парового сигнала, выдыхаемого в прохладный осенний вечер, ни полыхающих мыслей, что они пробьются сквозь туман, стены и двери. Ничего. Полная тишина. Как будто человек исчез с поверхности земли. Или пропал, сбежал из жизни Белоснежки. Так же неожиданно и смело, как появился там.

Белоснежка помнила тот майский день. Дрожащий сильный солнечный свет и воздух, прогревшийся больше чем на двадцать градусов, — первый раз за всю весну. Она гуляла по центру, на ней было слишком много одежды. Белоснежка сняла куртку на высоком берегу и уселась на скамейку посмотреть на протекающую мимо темную воду и подставить солнцу лицо. Ей пришло в голову, что для полного счастья не хватает первого летнего шарика мороженого. К счастью, киоск был совсем рядом. Белоснежка перебросила куртку через руку и встала в длинную очередь к киоску. У многих проснулась жажда первого летнего мороженого.

В очереди Белоснежка размышляла, хочет она лимонное или лакричное мороженое. Она всегда покупала лакричное. Оно точно было очень вкусным. Лимонное тоже выглядело привлекательно. Наверное, это из-за майского света и солнца, обещающих длинное лето и удушливую жару. Когда подошла ее очередь, она все еще решала.

Голубые глаза оценили Белоснежку, когда она открыла рот, чтобы сделать заказ. Голубые глаза успели сказать первыми:

— Ничего не говори. Дай мне угадать. Ты не хочешь ни шоколада, ни клубники. И ни в коем случае — ванили. Тебе не интересны ириски и прочие новинки, которые ты считаешь обманом для глупых людей и для людей, ищущих новых ощущений. Ты — лакричная девушка. Это видно за версту.

Затем голубые глаза сузили предположение, взгляд стал более сосредоточенным:

— Но сейчас ты хочешь лимонное. Потому что весна кончилась, а лето еще не наступило. Тебе хочется острого и желтого. Мороженого цвета майского солнца.

Белоснежка потеряла дар речи.

— Ты возьмешь один шарик, но не в вафлю, потому что тебе кажется, что вафля напоминает слегка подслащенный картон. Я положу мороженое в маленькую вазочку.

Голубые глаза повернулись делать мороженое. Белоснежке вдруг стало невыносимо жарко. Ей было бы жарко, даже если бы она сейчас разделась до белья. Между тем мучительное мгновение затянулось. Белоснежка все еще не могла сказать ни слова. Наконец, голубые глаза повернулись и вручили ей бумажную салфетку и вазочку мороженого. Когда Белоснежка полезла за деньгами, голубые глаза улыбнулись:

— Оставь. Я угощаю.

Белоснежка издала звук, отдаленно напоминающий «спасибо» и повернулась. Ее щеки горели. Ей казалось, что ее только что просветили рентгеном. Ощущение было неприятным и вместе с тем необычно-зудящим. Когда она вернулась на свою скамейку на высоком берегу, то заметила, что на салфетке было написано: «Позвони. Ты же тоже этого хочешь». И номер телефона.

Белоснежка замотала головой. Смело, подумала она. И, что всего очевидней, слишком много о себе воображает. Но вечером вспотевшими руками она набрала номер телефона.

Самовлюбленный воображала. Слабый трус. Жалкий беглец. Белоснежка повторяла это после разрыва медленно и растягивая, но правдой они не становились. Она любила воображалу, труса, беглеца. Она понимала это решение, хотя не хотела понимать. Она ждала и надеялась, надеялась и ждала, вздрагивала от каждого телефонного звонка, сидела у окна и смотрела на улицу, надеялась увидеть знакомую фигуру. Свежесваренный крепкий кофе посреди ночи, когда знаешь, что не уснешь. Крепкий аромат кофе утешал ее, укутывал одеялом. Она специально пила слишком горячий кофе, чтобы растворить комок.

Проходили недели, месяцы, комок становился меньше, и тоска потихоньку отходила. С надеждой она намеренно покончила. Надежда была бесполезна. Они, очевидно, никогда больше не встретятся.