За Уральским Камнем - Сергей Жук

Внутри помещение все застилалось шкурами животных. Кроме оленьих, видны шкуры белых и бурых медведей, песца и волка. Одежда у мужчин и женщин одинакова. Сшита из оленьих шкур шерстью наружу. Напоминает большую рубаху от головы до колен. На ногах бахилы. Женщину можно отличить по украшениям. Ее одежда украшена кусочками дорогого меха, кожи, костяными, деревянными и даже металлическими пластинами, которые особо ценились у самоедов.

Самоеды сильно отличались от остяков и вогулов, поэтому вызвали у князя Шорина большой интерес.

— Смотри, Бряга, — говорил он, — людишки совсем мелкие, но по всему шустрые. Видел, как резво бегают и оленей арканят?

— Они и в стрельбе из лука весьма горазды. Белого медведя добыть или моржа — тоже не шутка. Так что, князь, смотри, народ хоть и мелкий, но опасный, — отвечал Бряга.

До князя то из одного, то из другого чума иногда доносилось пение.

— Сегодня что, праздник какой? С чего самоядь распелась? — спросил он переводчика Савку.

— Нет никакого праздника, господин голова, самоеды всегда поют. Любят самоеды петь, — ответил Савелий.

Песни доносились одноголосые. Иногда песню сопровождал бубен, причем ритм песни и бубна не совпадал, а образовывал контрастный рисунок, сложный и интересный. Для русского уха это пение было непривычное, поэтому и вызвало интерес у Шорина.

— И про что поют? — спросил опять князь.

— Про все поют. У каждого самоеда есть своя песня — оберег. Про охоту может петь, про рыбалку.

— Ну а этот старик про что поет? — все донимал Шорин Савку, остановившись рядом с чумом и приоткрыв занавесь дверного проема.

— Это песня о приходе русских в наши земли, такая будет жить вечно как память народная, — очень серьезно ответил Савка.

— Скажи старику, что я хочу ее послушать от начала и до конца, а ты переводи, да чтобы слово в слово, — распорядился Шорин.

Савка долго упрашивал старика, прежде чем тот согласился и запел:

«Олень живет двадцать весен. Он был тогда олененком и бегал за матерью. Совсем мало лет прошло. Весь наш народ помнит, как хорошо тогда жила самоедь. Много оленей и песцов было в тундре. Много чумов дымилось под спокойным небом. Наш народ каждый день ели мясо и никому обиды не делали.

Но злой дух Сядей позавидовал нашему счастью, напустил на самоедь черную мглу. Было это в месяц отлета птиц. Раз увидели люди, что гуси повернули обратно к морю. Вслед за гусями пролетели лебеди. Они летели испуганные и так сильно били крыльями, что в чумах погасли огни. За лебедями повернули и полетели к морю все птицы, какие только жили на свете. И тогда самоедь увидела, что у птиц обожжены крылья.

Испугались люди рода самоедь.

— Горе нам, — говорили старики, — веками наш род кочует за птицами, но никогда не случалось такого — чтобы осенью птицы летели к морю. Горе нам!

На третий день пробежали опаленные волки. Старый шаман, понимающий волчий язык, подслушал их разговор.

— Синий огонь спалил половину нашей стаи, — жаловались волки.

— Медведь, медведь! — закричали дети.

Не успели охотники взяться за луки, как медведь бросился в воду. Однако охотники заарканили его и вытащили на берег. У медведя были закрыты глаза, вытянуты лапы, а из-под левой лопатки текла кровь. И тогда шаман спросил у медведя:

— Дедушка, почему в тебе стрелы нет, а сердце твое дымится кровью?

Медведь открыл глаза и ответил:

— Скоро худо будет всем. Горящую стрелу метнули в меня железные люди. — Сказал это медведь и умер.

Сняли с него охотники шкуру, вынули сердце, а оно бьется и горит огнем. Схватил его шаман и слизнул с него кровь. Зубом нащупал что-то. Положил сердце на ладонь и достал из него синий камень величиной с глаз оленя.

— Вот тот синий огонь, что опалил крылья птицам, шерсть волкам, сердце дедушке! — произнес шаман.

В это время к чумам прибежала чужая собака.

— Откуда ты к нам прибежала? — спросил шаман.

— Наш род был на охоте, — ответила собака. — В медных шапках, в железных одеждах пришли с полуночной стороны люди. Птицы летят от них, звери бегут к восходу солнца. Люди пускают вдогонку им быстро скачущее пламя из длинных палок. Плохо нашему роду. Железные люди убили оленей, шкурки песцов, лисиц и соболей забрали себе. Детей, стариков убивают, молодых жен забирают к себе в чумы.

— Надо уходить на восход солнца, — сказали старики.

Трое суток бежали оленьи упряжки к морю. Думали, что побоятся железные люди идти за ними. Но по-другому вышло, у большой воды нагнали чужие. Куда бежать? Сзади люди в железных рубахах, спереди — большая вода.

— Надо отобрать лучшие шкурки, лучших оленей и отвезти их жадным чужакам — пусть с нашими дарами уйдут обратно в свои земли, — говорили одни.

— Не накормить волчью стаю мертвым оленем. Она хочет горячей крови. Скоро будут чужие ваших оленей колоть, убивать стариков и детей, брать наших жен. Надо стрелы точить, идти на стаю, — не соглашались другие.

Долго самоедь спорила и, наконец, решили напасть на железных людей. На лучших оленьих упряжках понеслись в тундру гонцы с притупленными стрелами за пазухой.

От всех родов собирались на зов кочевники. Налаживали тугие медвежьи луки, острили наконечники стрел, смазывали лыжи оленьим жиром. Ночью окружили самоеды спящих железных людей и с рассветом по совиному крику вождя ударили по ним из луков. Но горе! Ломались стрелы о железную одежду и шапки бородатых инородцев. А те завыли, как волки, и стали метать во все стороны быстро скачущий огонь. Один за другим падали на землю охотники. И кровь дымилась из их сердец.

Но не покорились самоеды. В пуржистую ночь, когда олень ложится и собака зарывается в снег, охотники на животах подползли к спящим пришельцам. Ножами кололи их. Крепко спали железные люди — только двое успели вскочить на нарты и скрыться во тьме, в которой дико завывал злой дух Сядей».

Старик закончил песню, выронил из рук бубен и обессиленно закрыл глаза.

— Савка, ты все дословно перевел? — спросил Шорин.

— Все как есть передал, господин голова, — бодро ответил крещеный самоед Савка.

— Спроси его. Он участвовал в той битве? По возрасту вроде подходит. — Василия заинтересовало это сказание.

Но как Савелий ни тормошил старика, тот не проявлял признаков жизни, кроме чуть слышного дыхания.

— Извиняйте, господин князь голова, он старый: спит, ест и песню эту последнее время поет. Шайтан весь мозг у него выпил, голова совсем больная. Пора отправляться в долину смерти.

— Юродивый, что ли? Так распорядись, чтобы следили за ним, а прилюдно песнь эту петь ему запрещаю! — Шорин вышел из чума и вдохнул чистого воздуха.

— А ведь эта былина сложена про первый поход в Мангазею. Мне о нем хорошо известно, — произнес Шорин, находясь под впечатлением услышанного. — Что-нибудь слыхали о нем? — обратился князь к своим десятникам, но те промолчали.