Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите

– От зависти? Так а чему завидовать?

– Тому, что ты красивая, дура! И этого у тебя никак не отнимешь.

Танюшка вздрогнула. За семейными хлопотами она почти и забыла, что красивая. А может, ей просто уже давно никто не напоминал об этом. Разве что Павлик, но он был еще слишком маленький, поэтому не считается.

Она так и не поняла, понравилось ли платье Сергею. Когда она надела обнову, он только сказал: «Ну вот, сегодня ты в форме». Вроде бы ничего плохого не было в этих его словах, а все-таки они звучали казенно. И в ресторане, хотя Танюшке казалось, что они уже долго не оставались наедине и что им есть что сказать друг другу, разговор то и дело уходил в странное русло: вдруг обнаруживалось, например, что они почему-то обсуждают Настю, которой Петр Андреевич устроил направление на юрфак ЛГУ, потому что считал ее чрезвычайно рассудительной, – именно такие студенты на юрфаке нужны. Предположим, Настя действительно рассудительная, но при чем здесь вообще Настя, разве нельзя было поговорить о ней дома на кухне? Или вот взять Маринку с этим ее плотником Володей Чугуновым. Они собирались пожениться. Конечно, Володя понимал, что сахарный диабет – это навсегда и что вся жизнь теперь будет подчиняться диетам, режиму, уколам инсулина, однако он Маринку не бросил, молодец. Правда, в Финляндию теперь ее не пустят с этим диабетом, медкомиссию она не пройдет, но ведь можно и здесь жить, она уже устроилась на лето в турбюро «Спутник» водить экскурсии в Ленинграде. Туда много старых коммунистов из Финляндии ездит, экскурсоводы их обычно не любят, а Маринка берет. А они ей за это подарки в «Березке» покупают, однажды подарили бронзовую статуэтку Володи Ульянова, Чугунов ею теперь орехи колет… Танюшке казалось, что это очень смешно – то, что она рассказывает про Володю Ульянова, но Сергей едва улыбнулся.

Она огляделась. В полутемном зальчике посетителей было полно, и все откровенно смотрели на нее. Танюшка вспыхнула, ей показалось, что на ней загорелось платье и что именно это пламя притягивает взгляды, ей даже стало за себя стыдно, и она, сказав, что нужно отлучиться, вышла тесным коридорчиком к туалетам. Между «М» и «Ж» висело огромное старинное зеркало, в котором Танюшка наконец увидела себя в полный рост, и – боже! – как же она была откровенно, невообразимо хороша в темно-красном платье с черными цветами и золотым солнышком под шеей, которое заманчиво бликовало в тусклом свете лампочки под потолком. Полагая, что сейчас ее не видит никто, она прошлась и легко крутанулась у зеркала на каблуках, и подол ее красного платья колыхнулся в такт ее вальсирующим движениям.

– Все красуешься? – раздался за спиной низковатый голос с хрипотцой. – А сама кому-то зло сделала.

– Что? – Танюшка обернулась и только сейчас заметила, что в темном углу в кресле кто-то сидит. Черноволосая рыхлая женщина с тяжелыми взглядом и толстыми пальцами, усеянными перстнями.

– Порча на тебе, Татьяна, – назвав ее по имени, женщина зашлась в булькающем кашле и едва перевела дух. – Вот, мне даже имя твое сложно произнести. Значит, точно порча.

– Да кто вы такая? И какое вам дело? – Танюшка хотела немедленно уйти, но что-то ее удерживало на месте.

– Беда вокруг тебя ходит. Спишь, видно, плохо, места себе не находишь, и мужа будто подменили…

– Н-ну…

– Дай мне твое кольцо, помогу! – женщина протянула руку, усеянную перстнями, но тут Танюшка, сделав над собой усилие, сорвалась с места и ринулась тесным коридором назад, ей даже так показалось, что в когтях у этой ведьмы остался обрывок ее платья, и, прежде чем вернуться к Сергею, она хорошенько осмотрела подол, но все было в порядке.

– Где тебя носит? – беззлобно спросил Сергей. – Я-то уж думал, похитили у меня жену. Ты же тут самая красивая.

Танюшка ему наконец поверила и улыбнулась в ответ. Какая там еще ведьма? Да просто пьяная баба возле туалета. Мало ли кто ошивается в этом ресторане, наверняка слышала, как Танюшку зовут, вот и решила по случаю выманить колечко.

– Пойдем потанцуем, – Сергей выхватил ее, как цветок из вазы, и увлек за собой.

1987

Лето

– О работе беспокоиться нечего, Танечка, – голос Петра Андреевича звучал приглушенно, как будто он говорил о чем-то сокровенном, хотя они просто сидели на лавочке возле университета. Танюшке только что вручили диплом, в котором была добрая половина удовлетворительных оценок, но Петр Андреевич успокоил ее, что этот вкладыш в синие корочки у него, например, никто никогда не спрашивал.

– В школу ты не пойдешь, не стоит там нервы мотать, а вот насчет картофелехранилища стоит подумать.

– Карто-фе-ле-хра-ни-лища? – переспросила Танюшка.

– Ой, да я же тебе не рассказал, – Петр Андреевич рассмеялся, и его крепкие красивые зубы странным образом опять внушили надежду. На сей раз на то, что все для нее сложится хорошо.

– Финны хотят картофелехранилище строить на Заводской. Каждую картошечку будут мыть, сортировать и фасовать – не вручную, конечно, а на автоматической линии.

– Это как в овощном магазине такая лента ползет с картошкой? – Танюшке вспомнился агрегат, который доставлял покупателям картошку из недр овощного магазина на проспекте Ленина. Нужно было подставить бумажный пакет, и картошка сама в него засыпалась. В детстве Танюшке казалось, что это какое-то чудо.

– Да, вроде того, – опять улыбнулся Петр Андреевич. – Так вот, переводчик на время строительства им, конечно, нужен. Не на пальцах же с нашими инженерами объясняться. Строительство закончат года через полтора, где-нибудь к концу 89-го. А там все идет к тому, что разрешат создавать совместные предприятия без специальной регистрации… Так что отдыхай пока до осени, в себя приходи после диплома. А в сентябре приступишь, я уже почти договорился…

В эту минуту Танюшка подумала, что Петр Андреевич ей ну вот как отец и даже больше. Потому что была в их отношениях какая-то особая нежность, отцовская, наверное, хотя настоящего своего отца она не видела почти двадцать лет и помнила из раннего детства только одну картинку, как он входит в дом в спортивном костюме с ведром свежей картошки.

Картошка. Петр Андреевич все за нее решил с этой картошкой, значит, так тому и быть. Распределение в деревню ей тем более не грозило, это только те, кто вовремя не подсуетился и не вышел за кого-нибудь замуж, могли загреметь на три года в какую-нибудь Кестеньгу, в которой из мужчин один престарелый почтальон. Даже отличницы могли, дуры очкастые. Потому что, вместо того чтобы устроить свою личную жизнь, просидели над тетрадками пять лет. И какой в этом смысл, если отличная учеба все равно ничего не решает? Как там им сказали в напутствие, государство учило вас бесплатно пять лет, теперь вы должны отдать долг государству.

Маринка тоже не поедет в деревню. Во-первых, у нее есть муж, а во-вторых, ее оставят на кафедре. Деньги там, конечно, небольшие, но можно защитить диссертацию, если уж очень хочется. Хотя зачем Маринке диссертация? У нее муж устроился на силикатный, зарабатывает хорошо и вообще хочет, чтобы она дома сидела со своим диабетом. Дом большой, требует ухода, бабушка тем более умерла, зимой похоронили. А Маринка говорит, что дома сидеть скучно и что финноугроведение вообще интереснейшее занятие…