Убегающий от любви - Юрий Поляков

— Все-таки выследил, филер проклятый! — задыхаясь от ненависти, проговорил он. — Шпион… Сексот… Стукач… Доносчик…

Сосредоточившись на разнообразии слов, обозначающих в русском языке эту древнюю профессию, я поначалу не въехал, что в данном конкретном случае сказанное относится непосредственно ко мне, а когда понял, то от удивления не смог вымолвить ни звука.

— Это вас не касается! — продолжал он, но уже не так кровожадно. — Это мое личное дело! Почему вы всюду лезете? Я честный человек! Я член партии! Почему я не могу увидеть женщину, которую люблю… любил…

То, что Диаматыч никакой не глубинщик, я понял сразу, как только увидел в руках у парнишки киборга, но то, что у этого старого марксоведа и энгельсолюба здесь, в Париже, есть любимая женщина, было настолько ошеломляющим, что я снова не нашелся что ответить.

— Я знаю, вас специально ко мне приставили! — оскалился Диаматыч. — Вы меня нарочно со своим дружком подначивали! Кололи? Да? Радуйтесь, раскололи… Теперь медаль получите! А я ее все равно должен был увидеть. Мы десять лет не виделись! Мальчик уже вырос, а я ему игрушку купил… Вы должны меня понять! Вы же тоже коммунист… У вас ведь в КГБ все коммунисты? Да? — И он с жалобной надеждой посмотрел на меня.

— Я не из КГБ. — Ко мне наконец вернулся дар речи.

— А откуда? — почти с ужасом спросил он.

— Из вычислительного центра «Алгоритм».

— Понятно, — обреченно кивнул Диаматыч. — Товарищ… Простите, не знаю вашего звания, что мне за это будет?

— Трудно сказать…

— Прошу вас, скажите правду!

— Кто эта женщина? Только сразу и честно! — строго спросил я, подражая какому-то чекисту из какой-то детективной многосерятины.

— Она была моей аспиранткой, — с готовностью сообщил Диаматыч. — Но я не мог развестись с женой… Потом она уехала к родственникам. Сюда… Я тоже мог уехать с ней… Но для меня Родина…

— Да бросьте… Я же сказал, что не из органов…

— Да, разумеется! — закивал он, давая понять, что правила конспирации им поняты и приняты к исполнению. — Что мне за это будет?

— Оставаться не собираетесь? — глядя ему в переносицу, спросил я.

— В каком смысле?

— В смысле политического убежища…

— Что вы! — возмутился он и вспотел. — У меня в Москве жена полупарализованная… Что я говорю! Я Родину никогда не продам…

— Ясно! — сурово перебил я. — Это меняет дело. Вашу ситуацию в рапорт включать не буду. Женщина. Ребенок. Это мы понимаем. Такие же люди, между прочим…

— Спасибо! — вздохнул Диаматыч, и глаза его замутились ожиданием слез.

— Сегодня уже поздно. Даю вам десять минут на окончание разговора и прощание. Завтра разрешаю вам сходить к ним в гости. Ненадолго!

— Спасибо… — заплакал он.

— Прекратите! На нас смотрят! — одернул я, поражаясь своей почти профессиональной суровости. — И запомните: мы здесь не встречались. Работаю я в вычислительном центре «Алгоритм»!

— Да… Конечно… Я понимаю… Ваша работа очень важная! Мы все должны помогать!

«Боже мой, — думал я, возвращаясь в отель. — Как, оказывается, просто и сладко быть судьей ближнего своего, как это легко и азартно карать или миловать по своему усмотрению и видеть в глазах испуг, вызванный одним-единственным словом твоим, одной-единственной усмешкой, одним-единственным жестом! Не-ет, если жизнь ни разу по-настоящему не искушала тебя, нельзя гордиться чистотой своей совести… Как нельзя гордиться тем, что, родившись в Москве, ты не «окаешь»… Но что он нашел в этой очкастой аспирантке, не понимаю!»

Поднимаясь в свой номер, после мучительных колебаний я решил поскрестись в дверь Аллы. Послышались шаги, а потом шепот:

— Кто там?

— Это я…

— Кто «я»? — уточнила Алла, явно издеваясь.

— Я, Костя…

— Ах, Костя… Тебе что-нибудь нужно?

— Поговорить…

— Поговорить? Ты со шпагой?

— Не-ет…

— Тогда спокойной ночи!

Утром, нежась в постели, я наблюдал, как Спецкор истязает себя гимнастикой, и с грустью думал о том, что все мои мускулы давно пропали без вести под слоем жирка, а вот он буквально весь состоит из отчетливых мышц и напоминает гипсового человека-экорше, рисовать которого мне приходилось в школе. И вообще, наверное, Спецкор относится к женщинам, как собиратель букета к степным цветикам: захотел — нагнулся и сорвал, не захотел — мимо прошел.

— Послушай, сосед… — начал я.

— Слушаю… — отозвался он, изо всех сил упираясь в стену, точно желая ее сдвинуть с места.

— А ведь Диаматыч не глубинщик…

— А я тебе с самого начала говорил…

— Послушай, сосед…

— Слушаю… — ответил Спецкор, становясь на голову.

— Ты свою француженку долго уламывал?

— Фу, Костя! — возмутился он, пребывая в антиподском положении. — Ты, наверное, хотел сказать — обольщал?!

— Ну, обольщал…

— Довольно-таки долго… Если бы я не знал французского, вышло бы гораздо быстрее. Слова — это время… — отвечал он, страдая от перевернутости.

— А ты не боишься, что у тебя из-за нее неприятности будут?

— Нет. Ради Мадлен я готов на все! Ф-у-у… — Спецкор кувырком воротился в исходное положение и начал делать самомассаж.

— Тогда нам нужно договориться… — осторожно приступил я к щекотливой теме. — Если ты… Ну… Понимаешь?

— Понимаю. Если я соскочу… Да?

— Да. Соскочишь. К Мадлен. Меня, естественно, будут допрашивать!

— Опрашивать…

— Ну ладно — про тебя расспрашивать… Что я должен говорить?..

— Вали на меня, как на мертвого! — разрешил Спецкор. Он закончил самомассаж и направлялся в ванную. — Говори, что я производил впечатление человека, беззаветно влюбленного в Родину, и что мое предательство для тебя огромное потрясение, второе по силе после родового шока, когда ты высунулся в жизнь и крикнул: «У-а!»

За завтраком дружно выпытывали у Гегемона Толи, как ему жилось в замке у аристократов. Он скупо рассказывал про гараж с десятком автомобилей, про винный погреб, способный в течение месяца поддерживать нормальную жизнь нашего районного центра, про гардеробную, где можно заблудиться в шубах и дубленках…

— Ох! — только и смогла вымолвить Пипа Суринамская.

— Вот тебе и «ох»! — разозлился Гегемон Толя. — Ну я его, падлу, урою!

— Кого? — спросил Спецкор.

— Есть кого…

Алла выглядела в то утро рассеянно-обаятельной, и официант, принесший кофе, сделал ей какой-то тонкий комплимент, на который она улыбнулась с грустной благодарностью.