Ложь во благо, или О чем все молчат - Диана Чемберлен

При широком обобщении учет каждого гроша приобретал смысл. Но при мысли об этих несчастных в их жалком домишке у меня возникали совсем другие чувства.

– Нельзя отбирать у них этого малыша, – заявила я. До того, как я увидела Уильяма, разговор о приемной семье для него казался нормальным, но теперь, когда я поняла, как его любит мать, это стало невозможно даже вообразить.

– Здесь у него нет ни малейшего шанса, – возразила Шарлотта.

– Видно, что Мэри Элла его очень любит.

– От одной любви, увы, еда на столе не появляется. Эти трое о себе-то еле-еле могут позаботиться, не говоря о ребенке. Хорошая приемная семья стала бы для Уильяма спасением.

– Мэри Эллу это убьет, – сказала я.

– А Уильяма, возможно, спасет, – гнула свое Шарлотта. – Поверьте, единственная в семье, у кого есть хоть какой-то шанс выкарабкаться, – это Айви. Если она тоже примется рожать, шанс будет перечеркнут.

Несколько минут мы брели молча. Я уже испугалась, что лесу не будет конца, как вдруг Шарлотта спросила:

– Что там случилось?

– Где, в доме Хартов? – Я отлично ее поняла, просто не хотелось отвечать.

– Когда вошла Мэри Элла, – уточнила она. – То ли вы расстроились, то ли… Даже не знаю.

– Она мне кое-кого напомнила, – сказала я. – Я испытала сильное удивление, вот и все. Она такая красивая!

– У красавиц всегда одни проблемы.

– В каком смысле?

– Красота и замедленное умственное развитие – опасное сочетание для девушки. Ею очень легко воспользоваться в низменных целях. Таким, как Мэри Элла, мы обязаны помогать.

Наконец-то мы дошли до машины Шарлотты, и я с облегчением забросила мешки с одеждой в багажник. Мы поехали по проселочной дороге медленно, мимо простирающихся за горизонт табачных плантаций по обеим сторонам. Теперь, когда близился закат, в поле не было работников. Мне почему-то стало грустно, плечи придавила какая-то тяжесть, сделалось даже трудно дышать.

Несколько минут мы молчали. Доехав до поворота, Шарлотта указала на мужчину, шедшего по обочине, – крупного лысеющего шатена, слегка приволакивавшего ноги. Он тащил за собой на веревке маленькое полено.

– Я вижу его не в первый раз, – сказала Шарлотта. – Вблизи тоже видела. На полене нарисована утиная голова. Это его игрушка, он всюду таскает ее за собой.

От изумления я разинула рот.

– Там даже колесиков нет… – выдавила я.

Шарлотта кивнула.

– Да, простая деревяшка. – Она посмотрела на меня. – Это, – она указала на удаляющегося беднягу, – Уильям Харт через двадцать лет, если мы не поспешим ему помочь.

В четверг Мэри Элла ушла из табакосушильни домой вместе со мной. Я обрадовалась, что она никуда не подалась одна, как обычно делала. Эли, привозя нам груженые салазки, всякий раз на нее поглядывал. Когда на нее начинали глазеть поденщики – а этого было не избежать, что-то было в Мэри Элле такое, что заставляло их на нее таращиться, – Эли заслонял ее от них. Правда, сам он глаз с нее не спускал, не то что Генри Аллен – тот в нашу сторону даже не смотрел, выполняя наш с ним договор. Подозрения нам были ни к чему. Никто не догадался бы о глубине связывающего нас чувства, даже Мэри Элла. Между ней и мной не было откровенности, обычно связывающей сестер, – вот уж нет!

Я нащупала в кармане своих шорт записку от Генри Аллена. Она ждала меня под опорой забора после обеда, но пока что у меня не было возможности ее развернуть. Начиналась записка с моего имени, и мне ужасно хотелось ее достать и прочесть, но рядом со мной шла Мэри Элла, поэтому приходилось терпеть. Она напевала песенку, которую обычно пела малышу Уильяму, и очень торопилась. Я знала, что она торопится к нему. Пойди пойми, почему бывают дни, когда она куда-то исчезает, а бывают другие, когда она мчится к своему дитя.

– Здесь кто-то есть, – сказала она, когда мы свернули к лесу. На обочине стоял белый автомобиль. Подойдя ближе, я увидела вмятины на крыльях и ржавчину на бамперах.

– Это машина медсестры Энн, – сказала я.

– Она навещает малыша Уильяма! – С этими словами Мэри Элла бросилась бежать. Она любила визиты медсестры, вооруженной термометром, весами и еще одной штуковиной, которой она слушала нам сердце. Энн была очень внимательна к Уильяму. Тем не менее я к ней не торопилась. Она непременно стала бы задавать мне личные вопросы, отвечать на которые у меня не было никакого желания. Вопросы миссис Веркмен про месячные меня не смущали. Я научилась отвечать, что месячные были неделю или две назад, и это клало конец расспросам. На самом деле я не вела счет дням. Зачем, если Генри Аллен всегда вовремя из меня выходил?

Когда Мэри Элла скрылась в зарослях, я достала из кармана свернутую записку и остановилась, чтобы ее прочесть. Он написал ее карандашом. Для мальчишки у него был хороший почерк, я всегда без труда разбирала его записки.

«Трудно быть весь день рядом с тобой и не разговаривать, стараться не прикасаться. Но я знаю, что ты близко, чувствую твое присутствие. Мне даже не нужно тебя видеть, чтобы знать, что ты здесь, потому что тогда я счастлив. Сегодня вечером мне надо проверить горелки, мы можем встретиться в полночь в зеленой сушильне. Если сможешь, приходи.

P.S. Ты знала, что в Монтерее есть аквариум?»

Я с улыбкой зашагала дальше. В этот раз записка была большая. Обычно Генри Аллен писал только, во сколько мы можем встретиться. Мне нравилось, когда он писал о своем желании ко мне прикасаться. Я начинала это представлять, и меня бросало в жар. Но встречаться в сушильнях мне не нравилось. Это значило идти среди ночи по открытому месту, где кто-то мог увидеть мой фонарь.

Когда я пришла домой, медсестра Энн уже сидела за столом, проверяла малышу Уильяму ушки и щупала ему животик. Мэри Элла держала его на коленях, упираясь подбородком в его кудрявую макушку. Мэри Элла боготворила Энн, впитывала каждое ее словечко. Медсестра подняла на меня глаза.

– Когда я разберусь с Уильямом, у меня будет разговор с тобой. – Она улыбнулась, как будто ей не терпелось со мной поболтать. – Никуда не уходи.

– Я здесь, рядом, – заверила я ее, а сама уже поглядывала на заднюю дверь, соображая, смогу ли улизнуть – начать мести двор или приняться еще за какое-нибудь дело, лишь бы избежать разговора с ней.

У медсестры Энн были длинные-предлинные темные волосы, почти одного цвета с волосами Уильяма. Обычно она заплетала их в косу, но в этот раз просто зачесала назад.

– Что-то он слишком поправился, – сказала она, обхватывая пальцами руку мальчика. – Чем вы его кормите?

– Просто он крупный мальчик, – сказала Мэри Элла.

– Он так лопает, что скоро всех нас сожрет, – вмешалась Нонни, сидевшая за столом напротив них и снимавшая кожуру с помидоров, предназначенных для консервирования.