Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

«Готово!» – озабоченно заявил фельдфебель. «Счастливый путь!» – ответил я моему неизменному спутнику, вожаку каравана, и через несколько минут, вытянувшись вдоль улицы, караван ходко зашагал вперед. Одетые по-дорожному, члены экспедиции свернули к В. Н. Молчанову, позавтракали в кругу его симпатичной семьи; поблагодарили за внимание и быстро понеслись за караваном, который извивался длинной вереницей по китайской земле. Приятно было смотреть, в каком строгом, красивом порядке шли верблюды русской экспедиции, и еще приятнее сознавать, что это был первый день путешествия. Не верилось, что оно уже началось. Мое сердце переполнилось великою радостью. Чувствовал ли дух моего великого учителя, что в такую торжественную минуту я призывал его благословение?

Мороз крепчал, спустились на землю сумерки, по небу разлилась чудная заря. Оставив за собою китайский торговый городок Майма-чен и вступив в Монголию, экспедиция приютилась при урочище Гилян-нор[38]. Удивительная тишина стояла кругом. В тишине и в необычайной красоте яркокого звездного неба Монголии глубже познаешь величие беспредельной вселенной. Еще час-другой – и бивак экспедиции уже спал крепким сном, доверяясь бдительности часового.

На другой день погода изменилась – подул холодный пронизывающий ветер, в долину спустились облака, посыпавшие ее снегом. Мы скоро поднялись с ночлега и продолжали двигаться в прежнем южном направлении. Наш гость, студент И. А. Молчанов[39], имевший страстное желание путешествовать с нами, со слезами на глазах сказал нам: «До свидания!». Напрасно славный юноша оглядывался назад – резвый иноходец быстро уносил его туда, куда мы мысленно посылали наш прощальный привет. До самого вечера бушевал ветер, обдавая нас и в пути, и на месте хлопьями снега. Последующие дни несли также мало утешения, но мы продолжали двигаться с большим и большим успехом, оставляя станцию за станцией или, как здесь говорят, уртон за уртоном.

Надо заметить, что в Монголии или в Застенном Китае вообще передвижение так называемым почтовым способом происходит несколько иначе, нежели у нас в России. Монгольские станции, по крайней мере станции по кяхтинско-ургинскому тракту, устроены таким образом: вдоль дороги в известных пунктах, по большей части в жилых урочищах, располагаются пять-шесть юрт с монголами-ямщиками, не знающими иного занятия, кроме ямщины. Ямщина – повинность, в данном случае отправляемая четырьмя хошунами: Тушетуханским, Сайннойонским, Цицинванским и Балдынцзасакским. Над ургинским трактом, состоящим из одиннадцати станций и протянувшимся на 335 верст расстояния, ведет наблюдение чиновник с красным шариком на шляпе. Каждая станция, в свою очередь, имеет смотрителя – цзан-гина – и его помощника.

Монгольская почтовая станция снабжена несколькими десятками, а то и сотней лошадей при восьми или десяти ямщиках. По мере надобности и люди и лошади заменяются или пополняются вышеуказанными хошунами; впрочем, такое правило касается только лошадей. Должности смотрителя и ямщиков станций обыкновенно переходят по наследству. Мне указывали на ряд тех и других станционных служащих, переходящих из поколения в поколение.

Эти монголы других повинностей не несут.

По особому соглашению с нашими представителями Кяхты и Урги монгольская почта охотно перевозит не только все свои или китайские грузы, но и русские. В первую очередь следуют казенная и частная корреспонденции, посылки и проч.; во вторую – проезжающие по казенному или частному предписанию. Легкая и тяжелая корреспонденция или, как здесь говорят, «почта» передвигается на вьюках при помощи верблюдов; передвижение же людей происходит верхом на лошадях за исключением больших чиновников или купцов, которые нередко следуют в экипаже.

Европейский экипаж монголы-ямщики везут своеобразным способом, а именно: два или четыре всадника подхватывают доннур[40] и по команде «вперед!» быстро мчат экипажи от одной станции до другой. В зависимости от чина и положения проезжающего назначается больший или меньший эскорт, большая или меньшая кавалькада. В то время, когда одни ямщики тащат тарантас, другие скачут с ними рядом, часто сменяя друг друга на ходу. Дикое зрелище представляет собою передвижение важного сановника, когда вы еще издали видите большой столб пыли и массу людей, быстро несущихся на вас. Ни канавы, ни камни, ни другие встречающиеся на пути препятствия – ничего не смущает номадов-ямщиков, ничто не замедляет движения, и они весь перегон катят в карьер. В таком случае принято щедро платить «на чай», примерно три, пять и более наших серебряных рублей на каждой станции.

Благодаря кяхтинскому пограничному комиссару, покойному П. Е. Генке, своевременно снесшемуся с китайско-монгольским управлением, персонал экспедиции хорошо проследовал на монгольских почтовых лошадях верхом и в большинстве случаев шагом, в сопровождении багажа экспедиции, везомого на верблюдах, специально нанятых экспедицией у монголов-подрядчиков.

В качестве ямщиков или подводчиков – монголы незаменимые слуги: добросовестные, трудолюбивые, выносливые. Еще более они хороши при исполнении обязанностей гонцов или курьеров, когда выпадает случай на ретивых лошадях проскакать большое расстояние. Монгол – прекрасный наездник, к тому же он имеет острое зрение, привычен к седлу и климатическим невзгодам, словом он истый номад. Свою монотонную далекую дорогу монгол разнообразит молитвой, песней, табаком и чаем. Молится он у перевалов, поет по долинам, а курит и отдыхает за чашкой чая, в любой попутной юрте.

Наш караван, следовавший поэшелонно, занимал порядочное расстояние. Я ехал впереди, капитан Напалков сзади; геолог экспедиции согласовал свое движение с производством специальных наблюдений, как равно и препараторы, порою отстававшие от каравана или отъезжавшие в сторону, охотясь за зверями или птицами.

Вставали мы до зари. С зарею снимались биваком и шли до следующего ночлега, часто в продолжение целого дня. Позавтракав ранним утром, обедали поздним вечером, а затем укладывались спать. Благодаря обилию дров на пути, походная железная печь согревала нашу юрту и давала возможность хорошо отдохнуть. Морозы продолжали усиливаться, снега становилось больше; всюду, кругом, была настоящая зимняя картина. Почти от самой Кяхты до Ибицыка снег шел не переставая, мешая наблюдать за горными складками; и только в последние два дня старого года небо очистилось и во время восхода и заката солнца наряжалось в румяный пурпур. На заре нового года воздух был особенно прозрачен и охладился до –47,3°С. Такого мороза я еще, кажется, никогда и нигде не наблюдал. К счастью, было абсолютно тихо.