Жизнь этого парня  - Тобиас Вулф

Перл не могла привыкнуть к этому. Она проходила мимо по двадцать раз на день то под одним предлогом, то под другим, медленно двигаясь, пока я, сам того не желая, не поднимал голову и не замечал, как она смотрит на меня сверху вниз своими блестящими глазами и слегка улыбается. Иногда Дуайт приходил проверить, как у меня дела. Он пытался подбодрить меня мыслями о том, как через год или два мы все вместе будем сидеть и уплетать эти самые орехи.

Так что я дремал далеко за полночь над ящиками с конским каштаном, пока мои руки приобретали цвет и блеск хорошо смазанных бейсбольных перчаток. Запах становился убийственный. Мальчишки, с которыми я ходил в школу, были, как и следовало ожидать, вынуждены заткнуться. И наконец, я подрался, выбрав одного, которого считал самым слабым. Но в любом случае к тому времени все каштаны были очищены.

После школы я доставлял почту. Дуайт купил этот район доставки почти за так у парня, которого тошнило от этой работы и который не мог найти других желающих. Я доставлял «Сиэтл Таймс» и «Пост-Интеллидженсер» в большинство домов в Чинуке и в бараки, где жили одинокие мужчины. Этот район оплачивался от пятидесяти до шестидесяти долларов в месяц – деньги, которые Дуайт забирал у меня сразу, как только я их получал. Он сказал, что я еще поблагодарю его однажды, когда мне эти деньги действительно понадобятся.

Я тащился по своему маршруту, хватаясь за любой шанс отсрочить возвращение домой. Сидел в квартале холостяков и читал их газеты (ДЖЕНТЛЬМЕНЫ ТАЙНО ПРОБИРАЮТСЯ В ВАССАР! МОИ ДЕСЯТЬ ЛЕТ В РАБСТВЕ У АМАЗОНОК БЕЛОГО НИЛА!) Дурачился с детьми из школы, играл с собаками, прочитывал обе газеты от корки до корки. Иногда я просто садился где-нибудь на ограду и смотрел на горы. Они всегда были в тени. Солнце не успевало прогнать луну за вершины до того, как начинались уроки утром, и уходило за западный край горизонта к тому времени, как уроки заканчивались. Я жил в вечных сумерках.

Нехватка света стала угнетающе действовать на меня. Это только усугубило чувство нехватки важных для меня вещей, которых я не мог не то что позволить себе – но даже рассказать об этом не мог. Мне не хватало отца и брата. Друзей. Больше всего – матери, чей приезд, казалось, только отдалялся.

Рождество уже минуло, и неделя за неделей она все откладывала принятие решения, не давая Дуайту определенного ответа. Она хотела быть уверена, говорила она мне. Замужество с Дуайтом означало, что она должна уйти с работы, оставить дом, реально сжечь все мосты. Она не могла спешить с таким решением.

То, что я это понимал, не делало мою тоску по ней меньше. С ней мир вокруг казался более приветливым. Она разговаривала со всеми, везде, в магазине или очередях, в ресторанах, расспрашивая людей о чем угодно и внимательно слушая их истории, искренне сочувствуя. Моя мать не искала в людях тупость или ничтожество; она допускала, что они бывают милыми и интересными, и они, чувствуя эту убежденность, обыкновенно такими и оказывались.

По дороге из Солт-Лейк в Портленд в автобусе с ней все разговаривали и смеялись, и до какой-то степени это было похоже на вечеринку. Одна пассажирка, женщина, у которой был магазинчик в Портленде, даже предложила ей работу и комнату в своем доме, пока мы не найдем себе жилье, предложение, которое моя мать отклонила, потому что у нее было хорошее предчувствие на счет Сиэтла.

Теперь я видел ее только в те дни, когда Дуайт соглашался взять меня с собой в город. У него всегда находились причины, чтобы этого не делать – разноска газет, уроки или еще что-нибудь, что я сделал не так на неделе. Но он был вынужден брать меня иногда и в этом случае никогда не спускал с меня глаз. Он прилеплялся ко мне и был довольно весел. Улыбался, клал руку мне на плечо и часто вспоминал какие-нибудь забавные случаи, которые у нас были. А я подыгрывал ему.

Наблюдая за собой с отвращением, в ужасе от собственной фальши, не имея сил прекратить это, я глупо улыбался в ответ и смеялся, когда смеялся он, и подтверждал его лживые слова, что мы приятели и что нам хорошо вместе. Дуайт делал это всякий раз, когда было нужно ему, и я никогда его не разочаровывал. К тому времени, как наши визиты заканчивались и моя мать наконец могла мгновение побыть со мной наедине, я был уже в такой трясине притворства, что не видел никакого выхода из ситуации.

– Ну, как дела? – обычно спрашивала она.

И я обычно отвечал:

– Хорошо.

– Правда?

– Правда.

Мы медленно подходили к машине, Дуайт смотрел, как мы приближаемся.

– Если есть что-то, что я должна знать, ты мне расскажешь, да?

– Да, мам.

– Обещай.

И я всегда обещал. И потом садился в машину с Дуайтом, и он отвозил меня обратно в горы, куря по дороге, размышляя, поглядывая на меня, чтобы посмотреть, не уловил ли он на моем лице какого-нибудь выражения, которое бы выдало меня и объяснило, почему моя мать продолжала откладывать принятие решения. Когда мы достигали местечка Марблмаунт, он обыкновенно останавливался в забегаловке и пил часа два, затем брал меня прогуляться по реке, чтобы рассказать о том, что со мной не так.

Он мог говорить о моих недостатках очень долго. Но в какой-то момент его слова перестали меня ранить. Для меня это было как плохая погода: ни дождь, ни снег, а просто пасмурно и сыро.

Я ходил по своему маршруту как замороженный, сумка с газетами болталась то на груди, то на спине. Сидел на ступеньках своих клиентов, устремив взгляд в никуда. Составлял таблицу умножения в голове. Я мечтал о том, чтобы совершать подвиги, главным образом, военные; описывал их в таких подробностях, что знал истории своих товарищей, видел их лица, слышал голоса, чувствовал горе, когда моего героизма не хватало, чтобы спасти их.

Когда сумерки превращались в ночь, Дуайт посылал Перл с сообщением для меня: папа говорит, что тебе лучше поторопиться, а то… Папа говорит двигай кости, а то…

Раз в неделю я посещал встречи бойскаутов. Чтобы убедиться, что я не просто просиживаю штаны на встречах, а действительно делаю что-то серьезное, как делал это он в моем возрасте, Дуайт записался помощником вожатого. Он дал мне форму, которая была мне велика и которую раньше носил Скиппер. Для себя он купил новую и все аксессуары. В отличие от самого вожатого, который носил джинсы и кроссовки с обычной рубашкой, Дуайт приходил на каждую встречу в полном снаряжении – и значок, и галун, и шейный платок. И даже туфли, которые я начищал слюной, когда он осматривал и указывал на пятнышки, которые я пропустил или не довел до совершенного блеска. Пока вожатый вел встречу, Дуайт стоял у стены или болтал со старшими ребятами, куря и смеясь над их шутками. Мы всегда уходили с этих встреч вместе, как отец и сын, улыбаясь, махая всем рукой на прощание, а затем шли до самого дома молча.