Сама виновата - Мария Воронова

* * *

Вернувшись с сессии домой, Полина затосковала по Кириллу с новой силой.

Она тяжело переживала крушение своих надежд. Подруг у нее не было, с мамой делиться абсурдно, и она проводила дни в полном одиночестве.

Она не включала телевизор, не читала газет, жила как на необитаемом острове, погрузившись в воображаемый мир, где они с Кириллом вместе. Чтобы не разрушать иллюзий, она уходила из дому в те часы, когда Зоя прибиралась. Сталкиваться с грубой домработницей и слушать народные мудрости было выше ее сил.

Иногда она покупала билет в кино, но от этого было только хуже. Чужие фантазии вырывали из собственных, но ни на секунду не давали забыть, что она не возлюбленная Кирилла и никогда ею не станет.

Так в грезах и отчаянии прошло недели три, пока в одно прекрасное утро Полина не проснулась будто от толчка. Привычные звуки приятно будоражили, в окно било яркое, почти весеннее солнце, и, потянувшись в постели, она включила магнитофон, уже не помня, какую кассету там оставила. Аль Бано и Ромина пропели «Феличита», что по русски означает «счастье».

– Вот именно, – мрачно сказала Полина и спустила ноги с кровати.

Хватит страдать! Главное, она наказала его, справедливость восторжествовала, и можно жить дальше.

Полина усмехнулась. Все-таки как хорошо, когда ты что-то собой представляешь и способна ответить ударом на удар. Вот в чем настоящее счастье, в возмездии, а не в колбасе и импортных шмотках.

Она вспомнила, как подобострастно улыбалась ей та преподша исторической грамматики, выводя «отлично», как блеяла: «Полина Александровна, мы с вами вчера просто не поняли друг друга», и в груди разлилась приятная теплота.

Вчера суровая принципиальная училка, а сегодня ползает у тебя в ногах – разве что-то может сравниться с этим чувством торжества?

Хорошо бы и Кирилла заставить пресмыкаться, только пока неясно как. Может быть, сделаться главредом? А почему бы, собственно, и нет? Как выражается советская интеллигенция, пуркуа бы и не па? Год доучится, а там Василий Матвеевич все устроит.

Вполне реально. Она – главная поэтесса Советского Союза… Ну да, есть еще разные бабуськи-стихоплетки, коммунистические мумии, а она – прогрессивная и молодая. Любому журналу пойдет на пользу, если она его возглавит. Давно отошла в прошлое мода на самозабвенных коммунистов, руководство страны хоть и старое, но понимает, что эпилептическими припадками с розовыми пузырями на губах никого не вдохновить. В моде другие герои – сложные, сомневающиеся, даже слегка прибитые пыльным мешком. Странный мальчик из «Доживем до понедельника» вырос в «Того самого Мюнхгаузена», вместо того чтобы просто жить и действовать по обстановке, прозревает тайный смысл и создает всем кучу проблем ради… да ради ничего! Что ж, она как раз такая, и протеста в ней ровно столько, сколько нужно.

Полина засмеялась, представив, как обрадуются ее назначению все завистники, а особенно те, кто имел наглость что-то вякать против ее творчества. Прецедент-то есть, чтобы люди понимали – миловать и прощать она никого не станет.

Идея стать главным редактором толстого журнала пришлась ей по душе, и она решила обсудить ее с Василием Матвеевичем, чтобы уже сейчас начинал готовить почву.

Умывшись и позавтракав двумя яблоками, Полина протянула руку к телефону, но передумала. Пусть человек отдохнет, наглеть тоже не надо.

Она села за письменный стол и положила перед собой лист бумаги. Хотела что-нибудь написать, но унеслась в своих мечтах в кабинет Григория Андреевича и представила, как сидит за его столом. «Попробуйте убедить меня в том, что это стоит напечатать». Или «сомневаюсь, что ваше творчество будет интересно кому-нибудь, кроме вашей мамы».

Василий Матвеевич считает, что она мстительная, просто внучка графа Монте-Кристо. Упрекнул, когда началась эта чехарда с Натальей Моисеевной. Целую проповедь прочитал, ах, надо прощать, надо быть терпимее. А как хорошо она ему тогда ответила! Вспомнив, Полина засмеялась от удовольствия. «Василий Матвеевич, во-первых, есть месть и есть возмездие, а во-вторых, сами выбирайте: или я мщу с вашей помощью, или я мщу вам». Сразу все христианские позывы как ветром сдуло.

Лист бумаги раздражал своей девственной белизной, и Полина написала на нем нехорошее слово.

Как жаль, что нельзя позвонить своему покровителю и потребовать Кирилла! Отличный ультиматум: «Или вы делаете так, чтобы Мостовой стал моим, или сами знаете, что будет». Что ж, это нереально, но хорошенько попортить жизнь ему и его суке – почему бы и нет? Возможности-то имеются. Она постаралась, распустила нужный слух, но это шито на живую нитку, а вот если подключится Василий Матвеевич, то стихи Кирилла точно не выйдут в свет никогда и ни при каких обстоятельствах. Он трудится на заводе, так что тут очень трудно сделать хуже, чем есть. Полина презрительно сжала губки. Трудно, но возможно. И жене можно устроить такую жизнь, что семейное счастье покажется не в радость.

Прощать надо, видите ли. Ага, сейчас!

Немного еще посидев в ожидании рифмы, Полина вдруг спохватилась, что ей давно никто не звонил, между тем нерешенных рабочих вопросов выше крыши. Обложку авторского сборника давно пора согласовать, да и в журнале тоже нужно было кое-что обсудить. Последнюю редактуру она еще не видела, кажется.

Полина нахмурилась. Да, точно, не видела, а после Натальи Моисеевны тетки строго блюдут это дело. Никому не хочется получать головомойку. Неужели забыли?

Решив, что надо давать людям шанс, Полина потянулась к телефону.

– Это Полина Поплавская, – сказала она.

Обычно вслед за этими словами трубка разражалась восторженными воплями, но сейчас в ней сухо молчали. Новенькая, что ли? Взяли на должность редактора дремучую бабу из колхоза, которая не знает, кто такая Поплавская?

– Ирму Борисовну позовите, пожалуйста.

В телефоне хмыкнули, и сразу раздался характерный стук, как бывает, когда трубку кладут на твердую поверхность.

– Ирмуня, тебя Макака спрашивает, – услышала Полина и пошатнулась от изумления.

«Скажи, что меня нет!» – ответила редакторша со своего места, но слышно было отчетливо. «А что так?» – «Да по телефону не то удовольствие». – «И то правда». Снова послышалось дружное хихиканье, а вслед за ним голос Ирмы Борисовны: «Скажем, когда придет, а пока пусть наша любимая Макака еще покачается на своей пальме».

Трубку снова взяли:

– Ирмы Борисовны нет на месте, – сухо сказал голос, который Полина от бешенства была не в состоянии идентифицировать. – Позвоните позже.

Перед тем как полетели в ухо короткие гудки, Полина услышала дружный редакторский смех.

Она вскочила и заметалась по квартире. Макака! Ну ладно, она сейчас позвонит Василию Матвеевичу, и он им покажет такую макаку, что они не опомнятся до конца жизни! Или нет. Пусть эти жирные дуры порадуются, поржут еще, повизжат, как чайки над помойкой. А она потом посмеется, последней.