"А зори здесь громкие". Женское лицо войны - Баир Иринчеев

— Это очень трудно. Когда его сбили — это было столько переживаний, вообще немыслимо!

— Когда закончилась война, как это воспринималось?

— Это ночью объявили: мы все спали, и вдруг нам объявляют. Все выскочили на улицу, «ура» орали, кричали, уже спать не ложились. Обрадовались!

— Демобилизовали вас скоро?

— Нет. После этого мы еще служили, и только через полгода нас стали расформировать. К тому времени я уже была замужем, была с мужем. Он меня отправил в Москву — там у него были родители. И в Сибирь я с ним ездила.

— К концу войны трофеи были?

— Какие трофеи, откуда? Наоборот — свое теряли. Я во время бомбежки документы потеряла. Когда обстреливали, у меня немножко была рассечена бровь — такое, касательное ранение. Хорошо, что в бровь, а не в висок попали.

— Награды у вас были?

— У меня такие награды: орденов нет, но есть медаль «За боевые заслуги».

— Какое в то время у вас было отношение к немцам?

— Когда война закончилась, мы стояли в карауле и видели, как их на машинах везли и сгружали в землянки. Они там как бревна лежали, замороженные, мерзлые. Потому что кто их будет спасать, на кой черт они нужны? Лежали в землянке, как мерзлые дрова. Звери, враги!

— Какое время года было самым тяжелым?

— Естественно, зимой труднее. Холодно было, землянки сами отапливали.

— С точки зрения работы на самолете что было самым тяжелым?

— Для нас самым тяжелым было тащить пушку. Пулемет-то полегче, а пушка 70 с чем-то килограммов. А мы же сами тащим — кто нам будет помогать?

— Куда ее тащить надо было?

— На землю. Мы их на земле чистили, а потом прешь туда, ставишь. А технику некогда, он несколько самолетов обслуживал. У нас был старший техник, а мы были младшие авиаспециалисты.

— Ленты снаряжали вы сами?

— У нас были готовые патронные ленты. Мы только пушки и пулеметы устанавливали и чистили оружие.

— Кормили как?

— Летчиков кормили хорошо. Они того достойны были, заслуживали. А нам много тогда не требовалось, хватало. Не голодали: была похлебка, суп, каша.

— Вы получали деньги?

— Нет, никаких денег. У меня была только красноармейская книжка.

— Денежный аттестат?

— Этого у нас не было. У офицеров были.

— В то время вы верили в Бога?

— Сейчас стала верующая, после смерти моей доченьки стала верующей. Тогда, когда подполковника ранило, — это я просто невольно перекрестилась.

— Домой что писали в письмах?

— Я даже дневник вела, все подробно описывала. Потом мы его сожгли, это тяжелые воспоминания. Писала, что все хорошо, прекрасно, нормально. Только когда мама меня звала, чтобы я приехала насовсем, я писала: «Нет, мамочка, ты меня прости, я не могу. Я на собраниях выступаю и всех за это осуждаю». Я патриотка была!

— Вы считаете, что женщины нужны на фронте?

— Конечно! Мы же не только с вооружением работали — мы и помогали, и стирали, подворотнички подшивали.

— Сейчас хотелось бы забыть то время?

— Это невозможно забыть.

— Война снится?

— Нет.

— Была ли война основным событием в жизни?

— Нет! Самое важное — это семья, дети. Послевоенная жизнь важнее.

(Интервью А. Драбкин, лит. обработка А. Драбкин, С. Анисимов)

Я родилась в 1923 году в Ленинграде. Причем я ленинградка не знаю уже в каком поколении — все мои родители и бабушки из Ленинграда. Мама и папа умерли рано — мама в 1933-м, отец в 1935-м, и воспитывала нас бабушка: нас трое осталось, младше меня два брата. В школу я пошла уже подготовленной, потому что моя мама была преподавательницей. 2-й и 3-й классы я закончила за один год, поэтому окончила школу быстрее, чем все остальные. После окончания школы я сначала хотела на курсы поступить, а пока у меня был перерыв между школой и работой, я закончила РОККовские[16]курсы. Потом по знакомству меня устроили на работу на заводе имени Сталина (это сейчас Ленинградский металлический завод, ЛМЗ). Мы с подругой, Кочневой Александрой Васильевной, начали работать чертежницами-копировщицами на заводе в отделе главного технолога. Это было в январе 1940 года. До войны на производствах и в школах были учения — особенно часто перед самой войной. Я была в местной сандружине, и Саша Кочнева тоже в ней была.

В 1940 году одного моего брата определили в детский дом, потому что бабушке уже было 55 лет: тяжело ей было уже, мальчики есть мальчики. В январе 1941 года второго брата тоже определили в тот же самый детский дом № 9 — он был на Театральной площади; не знаю, существует ли он там сейчас или нет. Летом 1941 года детский дом уехал на дачу в Васкелово, но старший брат убежал к бабушке домой. Рано утром 22 июня 1941 года мы с моей молодой соседкой по коммунальной квартире повезли его в Васкелово в детский дом. Там мы погуляли, потому что было воскресенье, выходной день, и о войне мы ничего не знали. Только вечером, когда пришли на станцию, мы вначале не поняли, что случилось — туча народа. Поезда не было очень долго, и когда вечером пришел поезд, то мы ехали на крыше. Как мы садились, один Бог только знает. Тут мы услышали, что о войне говорят на вокзале, но сначала мы даже не поняли, что война началась прямо сейчас. Когда я приехала домой, уже было около 12 часов ночи. Я включила свет, и бабушка мне сразу говорит: «Ты что, светомаскировка объявлена — война!»

Когда Сталин выступил по радио 3 июля 1941 года и сказал о создании отрядов народного ополчения и отрядов партизан, то уже 5 июля на заводе был сформирован полк народного ополчения. Когда мы провожали ополченцев, они проходили мимо бюста Сталина. Мы с подругой пошли в комитет комсомола, чтобы добровольно пойти в армию. К Александре вопросов не было, она повыше меня и пополнее, а я маленькая, худенькая, и меня спрашивают: «Сколько вам лет?» — а мне неполных восемнадцать! У меня выскочило: «Девятнадцать». Мне ответили: «Хорошо, принесете завтра паспорт». Наши конструкторы научили меня подчищать с кальки ошибки на чертежах и подчищать тушь. Я взяла свой паспорт, стерла троечку в конце года рождения и поставила единицу. Но паспорт в результате никто у нас и не проверял. 11 июля нас вызвали в комитет Красного Креста, сказали оформить доверенность. Тому, кто уходил на фронт, среднемесячный заработок оформляли на родственников (была такая практика для тех, кто уходил добровольцем). Я оформила доверенность на мою бабушку, а 12 июля 1941 года нас уже провожали в армию. С завода уходило нас тридцать девочек. Старшая отряда была, по-моему, Ева Бравая.