Кошки-мышки - Гюнтер Грасс

Перепрыгнув разом три ступеньки из клинкерного кирпича, я взялся было за ручку двери, сделанную в форме протянутой руки, как дверь сама отворилась изнутри. Открыл ее Мальке в рубашке с отложным воротничком и в войлочных шлепанцах. Похоже, он только что уложил свой прямой пробор. Расчесанные пряди, не светлые и не темные, шли от пробора наискось назад и пока еще держались ровно, однако через час, когда я уходил, они начали распадаться, подрагивая, если он говорил, над большими красными от здорового кровообращения ушами.

Мы сидели в гостиной, куда шел свет из пристроенной к дому застекленной веранды. Меня потчевали угощением, приготовленным по рецепту военного времени: картофельными пирожными, окропленными розовой водой, чтобы было похоже на марципан. Потом уже вполне нормальным по вкусу домашним джемом из слив, которые за осень вызрели в саду у Мальке, — с застекленной веранды виднелось слева облетевшее дерево с побеленным стволом. Стул, на который меня усадили, стоял так, что я мог смотреть во двор, а Мальке сидел передо мной с узкой стороны стола, веранда находилась у него за спиной. Слева от меня расположилась тетка Мальке, ее седину серебрил падающий сбоку свет; мать Мальке оказалась справа от меня, и свет на нее ложился справа, но мерцал в ее в волосах из-за тугой гладкой прически более приглушенно. Этот холодный зимний свет прорисовывал и края ушей Мальке, пушок на них и кончики свисающих прядей, которые подрагивали, хотя гостиная была жарко натоплена. Верхняя часть отложного воротничка ослепляла белизной, ниже усиливались оттенки серого; горло Мальке находилось в тени.

Обе женщины, ширококостные, родившиеся и выросшие в деревне, смущались, не знали, куда девать руки; но они были словоохотливы, вместе с тем никогда не перебивали друг друга и постоянно оглядывались на Мальке, даже когда обращались ко мне и расспрашивали, как поживает моя мать. Обе высказали через Мальке, которому приходилось исполнять роль переводчика диалектных словечек, свои соболезнования: «Вот и Клауса, братца вашего, не стало. Знала я его только в лицо, но паренек был славный».

Мальке верховодил мягко, но решительно. Вопросы слишком личного характера — покуда отец полевой почтой слал письма из Греции, моя мать заводила интимные связи, преимущественно с офицерами — Мальке пресекал: «Не надо, тетя. Не нам судить — времена такие, что все наперекосяк пошло. А тебя, мама, это совсем не касается. Не стоит так говорить; если бы папа был жив, ему стало бы за тебя неловко».

Обе женщины слушались то ли его, то ли покойного машиниста, которого он ненадолго воскрешал, чтобы утихомирить тетку и мать, если те начинали сплетничать. В разговоры о делах на фронте — обе иногда путали Россию с Северной Африкой, упоминали Эль-Аламейн, хотя имели в виду побережье Азовского моря — Мальке вносил географические поправки спокойно, безо всякого раздражения: «Нет, тетя, это сражение произошло не у Карельского полуострова, а у Гуадалканала».

И все-таки, произнеся ключевое слово, тетка задала тему, поэтому мы начали гадать, какие японские или американские авианосцы участвовали в сражении за Гуадалканал и какие из них, вероятно, были потоплены. По мнению Мальке, там действовали современные авианосцы «Хорнет» и «Васп», спущенные на воду всего лишь в тридцать девятом, и даже еще более новые, вроде «Рейнджер», зато «Саратога» или «Лексингтон», а может, и оба этих авианосца, вероятно, отсутствовали, поскольку сняты с вооружения. Яснее обстояло дело с двумя крупнейшими японскими авианосцами «Акаги» и «Каги», хотя последний был явно слишком тихоходен. Мальке вообще склонялся к смелому предположению, что если когда-либо начнется новая война, то сражаться будут между собой только авианосцы, так как строительство линкоров себя не оправдывает и будущее принадлежит легким боевым кораблям или авианосцам. Он привел обстоятельные аргументы: обе женщины дивились, тетка даже оглушительно захлопала мосластыми руками в ладоши, когда он назубок отчеканил названия всех «exploratory», легких итальянских крейсеров, в ее лице промелькнуло какое-то девчачье восхищение, отчего в наступившей тишине она принялась смущенно поправлять волосы.

О школе Хорста Весселя не было сказано ни слова. Кажется, вставая из-за стола, Мальке со смехом вспомнил давнюю, по его словам, историю про свое горло и тут же рассказал — мать с теткой тоже рассмеялись — байку про кошку: на сей раз шалость приписывалась Юргену Купке, который якобы нацелил зверюгу ему в глотку; знать бы, кто же все-таки выдумал эту историю — он или я, и кто все это пишет?

Когда я прощался с обеими женщинами, мать Мальке завернула мне с собой два картофельных пирожных — уж это-то я помню точно. В коридоре, возле лестницы на верхний этаж и мансарду, Мальке показал мне фотографию, висевшую рядом с мешочком для сапожных щеток. Весь продолговатый формат занимал вполне современный локомотив с тендером, принадлежавший польской железной дороге: на локомотиве дважды виднелись отчетливые буквы «ПЖД». Великий Мальке сказал: «Это мой отец и кочегар Лабуда незадолго до их гибели в тридцать четвертом неподалеку от Диршау. Если бы не отец, произошла бы гораздо более тяжелая катастрофа, поэтому его посмертно наградили медалью за отвагу».

Вначале следующего года я решил брать уроки игры на скрипке — инструмент остался мне от брата, однако нас призвали во вспомогательные зенитные части противовоздушной обороны, а теперь для скрипки, пожалуй, уже поздно, хотя отец Альбан не устает уговаривать меня все-таки учиться играть на скрипке, как раньше он поощрял меня записать историю про кошку и мышку: «Просто садитесь, дорогой Пиленц, и пишите. Правда, ваши первые поэтические опусы и короткие рассказы носят довольно кафкианский характер, но литературный стиль у вас вполне оригинален, поэтому либо беритесь за скрипку, либо избавьтесь от бремени с помощью пера — ведь Господь не зря одарил вас талантом».

Итак, мы попали на береговую батарею — она одновременно была учебной зенитной частью Брезен-Глетткау и располагалась за дюнами и камышовыми зарослями; посыпанные галькой дорожки вели к казарменным баракам, пропахшим смолой, нестираными носками и поморником, которым набивали матрацы. Можно много порассказать о буднях рядового вспомогательных частей противовоздушной обороны, о гимназисте в военной форме, которого с утра учат по обычной программе седовласые гимназические преподаватели и которому во второй половине дня приходится зубрить наставления для зенитного расчета и секреты баллистики, однако здесь повествуется не моя история, не история Хоттена Зоннтага, наивно хвастающегося силой, и не банальнейшая история Шиллинга — тут идет речь исключительно о тебе, а Йоахим Мальке никогда не служил во вспомогательных частях противовоздушной обороны.

Ребята из школы Хорста Весселя, которые также проходили военную подготовку на береговой батарее Брезен-Глетткау, подкинули нам новый материалец, хотя мы и не вели с ними пространных разговоров, начинавшихся байкой про кошку с мышкой: «Его призвали на имперскую трудовую службу перед самым Рождеством. Ускоренным порядком выдали аттестат зрелости. Впрочем, экзамены никогда не являлись для него проблемой. Он же старше нас. Его подразделение находится в Тухольской пустоши. Может, они торф добывают. Говорят, там неспокойно. Партизаны пошаливают и все такое».