Я пришла попрощаться - Кэролайн Оверингтон

Хайнц прошел через оббитые резиной двери в комнату ожидания, затем направился к парковке и закурил. Я остался в приемном покое, решив подождать Фэт, но она не выходила. Я ходил кругами, не в состоянии думать о случившемся. Что же случилось с мальчиком? В комнате сидели пациенты с перевязанными руками и головами. Медсестра за стойкой администратора сделала мне замечание:

— Сэр, это больница. Вы должны успокоиться.

Тогда я вышел на улицу и закурил возле парковки.

Фэт нашла нас — меня и Хайнца. Мы стояли спиной друг к другу, готовые взорваться в любую минуту.

Я без конца повторял, что убью его, если он дотронулся до малыша, потому что я с первого дня знал: если что-нибудь случится с Сэтом, Фэт не сможет ему помочь. Она была беспомощна. И все из-за этого негодяя, с которым она связала свою жизнь.

Когда Фэт вышла из больницы, мы оба бросились к ней. Она вытянула руку вперед, останавливая нас, и сказала:

— Я хочу домой.

Хайнц подошел к ней, обнял за плечи и повел к машине. Я возмутился:

— Фэт, подожди, что происходит?!

Она обернулась и вытащила из кармана несколько бумаг — желтую, зеленую, розовую, — это были дубликаты документов, подписанных ею. Она швырнула мне бумаги, вернулась к Хайнцу, и они пошли к своей машине, оставив меня, застывшего, как соляной столб, при виде их, выезжающих с территории больницы и направляющихся к дому Хайнца. И только когда они уехали, я смог взглянуть на документы, которые Фэт бросила мне.

Когда я их прочел, то подумал, что меня вырвет прямо на площадке перед больницей. Это было разрешение на перевод Сэта в государственную больницу. Везде стояла роспись Фэт, что означало: ее все же убедили это сделать.

Я разозлился. Я понимал, что у Фэт больше нет ребенка, но осознавала ли дочь, что означает подписание этих бумаг? Она запуталась в тайнописи документов, она была в шоке. Фэт была матерью ребенка, которого отвезли в клинику «Jonh Hunter». Я подумал, что это грубейшее нарушение закона, и вернулся в больницу, держа бумаги в руках.

— Я хочу увидеть социального работника, который вручил эти документы моей дочери.

Девушка за стойкой была взволнована, наверное, я заставил ее нервничать, или она уже видела подобное и знала, что ничем хорошим это не заканчивается. У меня возникло чувство вины. Она не имела к этому никакого отношения, и я не хотел пугать ее. Я только хотел выяснить, что происходит, поэтому более мягким тоном спросил:

— Где эти дамы, которые дали документы моей дочери?

— Я не думаю, что они еще здесь. Мне кажется, они ушли.

Я размышлял, может ли она меня обманывать? Потом понял, что нет и, возможно, они действительно уехали в Ньюкасл оформлять бумаги для суда. Я спросил:

— Могу ли я хотя бы увидеть своего внука?

— Вы можете подождать здесь?

Я стал ждать. Наконец вышел какой-то парень. Я не знал, кем он работает, но это был добрый парень. Он спросил:

— Мистер Атлей?

— Да.

— Сэт Атлей-Хайнц — ваш внук?

— Да.

— Состояние Сэта стабилизировалось. Мы отправляем его в клинику «John Hunter». Через час он будет на месте.

— Можно я взгляну на него перед отправлением?

— Я не могу вам этого разрешить, мистер Атлей. И это не связано с бумагами. Сэт очень плох.

Вот так впервые я узнал, что Сэт очень болен, Ваша честь. По-настоящему болен. Я знал, что у него температура, рвота, что он не пьет воду из бутылочки. Его отвезли в клинику. Социальные работники задавали один и тот же вопрос: «Что случилось?» Они ничего не говорили о болезни Сэта.

Стараясь произносить слова спокойно и убедительно, я попросил:

— Послушай, парень, я его дедушка. Его мать, моя дочь, не может ничего сделать. Позволь мне одним глазком взглянуть на него перед отъездом.

Как я уже говорил, парень был добрый. Он сказал:

— Мистер Атлей, я помогу вам. Сейчас вы можете идти домой. Позже позвоните девушке-администратору. Я оставлю ей записку, и она расскажет вам, как прошел переезд.

Но я не хотел уходить. Я решил, что дождусь, когда «скорая помощь» будет выезжать, подбегу и посмотрю в окошко. Но я не увидел, как выезжала машина, и пошел домой.

В шесть часов я позвонил в приемную, но дежурила уже другая девушка, она не знала о моей договоренности с парнем.

— Позовите к телефону парня, я договаривался с ним, что позвоню.

— Вы знаете его имя? Я не понимаю, кого вы имеете в виду.

— Он не назвал своего имени.

Я пытался описать его, но девушка оборвала меня:

— В нашей больнице тридцать служащих.

Я положил трубку, взял справочник Ньюкасла, нашел номер телефона клиники и стал звонить, однако не смог дозвониться.

Сев в машину с твердым намерением доехать до клиники, увидеть своего внука и узнать, кто за ним ухаживает, я решил сначала все же заехать к Хайнцу.

У них горел свет. Начинался дождь, на дороге были лужи, машина была забрызгана. Я постучал в дверь — никто не отвечал. Я ударил по двери и сказал: «Открывай, Хайнц!» Дверь отворилась, и на пороге возник Пол. Я спросил:

— Ты что-нибудь узнал?

— Ничего, кроме того, что Сэта увезли в клинику.

— Где Фэт?

— Она спит.

— Не обманывай меня. «Она спит». Как она может спать?

— Я дал ей валиум.

Я боялся даже думать о наркотиках. Ответ Хайнца не оставлял никаких сомнений: он все же дает моей дочери наркотики.

— Что произошло сегодня утром?

— Не дави на меня.

— Что значит «не дави»?

— А вы как думаете, Мэд, что произошло? Мы старались помочь, Сэту стало хуже, мы отвезли его в больницу, и сейчас они обвиняют нас.

Я продолжал стоять под дождем. Хайнц не предложил мне зайти в дом, и я насквозь промок. Ударила молния, и я закричал:

— Это все из-за тебя! Это ты во всем виноват!

Хайнц заорал на меня в ответ:

— Мэд, послушай меня! Это мой сын в больнице, а не твой. И если все, что ты способен сделать, — это висеть на моей двери и обвинять меня, то можешь пойти и поссать! Не смей возвращаться сюда! Я разберусь с тобой, ты, одинокий хрен, от которого сбежала жена! Я разделаюсь с тобой. И имей в виду, если ты придешь и повесишь болезнь Сэта на меня, ты для нас сдох!

Я думал, что моя голова расколется. Сердце вырывалось из груди. Я сказал: «Будь ты проклят!» — и почувствовал его кулак на своей груди.

— Что, Мэд, хочешь решить этот вопрос по-мужски? Давай выйдем.