Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

12 декабря. Когда рано утром Вильке сменяет меня в карауле, на горизонте, на востоке, появляется полоска бледно-красного света.

— День будет солнечный, — говорит Вильке, и я соглашаюсь с ним.

Находясь в карауле, я сильно замерз и поэтому с радостью возвращаюсь в блиндаж, где не только тепло, но даже жарко. Свина сидит, прислонившись спиной к стене, и жует кусок хлеба. Громмель тоже не спит. Он подогрел к моему приходу кофе, который оставил для меня. Кроме кофе, мы получили по ложке мармелада и куску хлеба.

Громмель — славный товарищ, но я не до конца уверен, что хорошо понимаю его. Неужели он действительно не может стрелять во врага? Почему? Трусость? Вряд ли, он не трус и во время контратак ведет себя храбро. Но почему вчера он оставил свою винтовку на предохранителе, когда Вейхерт захотел воспользоваться ею? Но в то же время он помог мне, подав новый ствол для пулемета.

Вижу в небе немецкий разведывательный самолет, летящий в направлении Сталинграда. Он натыкается на белое облачко огня зенитных орудий. Вскоре его сбивают, и он падает, оставляя в небе черный дымный след. Еще один самолет пролетает низко над землей и сбрасывает возле деревни ящики с продовольствием и боеприпасами. Сегодня вечером мы, наверное, снова сможем поужинать галетами.

Если не считать длившегося целый час артиллерийского обстрела, день можно назвать спокойным. Громмель, который ведет счет дням недели, напоминает, что сегодня суббота. Но какая разница, что за день сегодня? Сегодня почти что праздник — стрельба длилась всего один час. Какими мы все-таки стали нетребовательными. Стреляли меньше обычного, и день кажется мирным, едва ли не праздничным. Но что будет завтра? Каким выдастся новый день? Очень хочется, чтобы таким же хорошим и спокойным! Желания подобны мечте — в действительности они тают так же быстро, как весенний снег под солнцем. Возможно, завтра будет так, как сегодня, и останется надежда и невысказанные вопросы. Что случится с нами? Кому суждено быть в живых, и кто будет лежать бездыханный на холодной русской земле? Свидетелями чьей смерти мы станем? Кого из товарищей будем оплакивать?

Хорошо, что человек не может точно знать свое будущее. К тем, кто убит, смерть пришла внезапно и, конечно же, преждевременно. Хочется надеяться, что когда придет смертный час, все произойдет быстро и легко. Я не раз видел на передовой раненых врагов и слышал их предсмертные крики. Теперь я часто просыпаюсь по ночам от ощущения, что явственно слышу их стоны и мольбу о помощи. Да избавит нас господь от такой ужасной участи.

13 декабря. Я плохо спал этой ночью. Когда Громмель подходит, чтобы разбудить меня, я уже не сплю. У меня неважное настроение, причины которого не ясны мне самому. В желудке неприятное ощущение, как будто в нем оказался целый муравейник. С радостью выхожу на утренний холодный воздух.

Встречаю Вариаса, который находится в карауле. Он сообщает, что ходят слухи о том, что танки генерал-полковника Гота приближаются к Сталинграду и скоро прорвут кольцо блокады. Правда это или досужие вымыслы? Может быть, действительно вермахту удастся спасти своих солдат, оказавшихся во вражеском окружении? Но каким образом это скажется на нас, находящихся на подступах к городу на Волге? На эти и подобные вопросы сейчас, похоже, нет ответов.

Ветер доносит какой-то незнакомый шум. Что-то вроде гудения труб на разной высоте звука, долетающего с разных расстояний. Спустя какое-то время слышим рокот моторов — это противник движется к нам со стороны Чира. Трубные звуки не знакомы нам. Встречаю Мейнхарда, он говорит, что заметил свет фар, который время от времени мелькает вдали.

— Похоже, что враг накапливает там силы, — как будто размышляя вслух, говорит он. — Иваны явно что-то затевают. Вот только бы знать, что!

Воздух вокруг нас буквально насыщается электричеством. На нашем участке передовой уже почти никто не спит. Солдаты вылезают из блиндажей в траншею и нервно прохаживаются туда-сюда. Взгляды устремлены вперед, туда, где находится враг, но пока что еще очень темно и ничего не видно. В пять утра иду будить Вейхерта. Он уже на ногах и выглядывает из блиндажа в сторону Чира. Неприятное ощущение в моем желудке делается еще сильнее. Вспоминаю, что подобное беспокойное чувство я испытывал дома, чаще всего перед началом важных спортивных соревнований. Однако здесь оно обостряется во много раз. Это — сконцентрированное возбуждение, вызванное осознанием того, что скоро произойдут какие-то грозные события, но какие точно, я не знаю.

Сложная, напряженная ситуация! Приходится ждать наступления хмурого серого утра. Громмель единственный, кто все еще остается в блиндаже. Захожу внутрь, чтобы подогреть на печке оставшийся в моей кружке кофе. Громмель спит, но дыхание у него неравномерное. Он лежит, отвернувшись лицом к стене. Его тело время от времени подергивается. Именно в то мгновение, когда я собираюсь перелить горячий кофе из котелка в кружку, он вдруг вскакивает и, полусонный, с криком устремляется к выходу. Я от удивления роняю кружку и успеваю схватить его за рукав. Он вырывает руку и дико кричит:

— Свина! Свина! Я иду! Помогите ему! Помогите! Хватаю его за талию и крепко держу. Вижу, что он приходит в себя и успокаивается.

Вейхерт подходит к нам и спрашивает, понизив голос:

— В чем дело, дружище? Приснился плохой сон? Ты же знаешь, что Свина — в блиндаже Мейнхарда.

После этого он выходит наружу на холодный морозный воздух. На востоке появляется узкая полоска света, возвещающая о наступлении нового дня. Громмель еще не совсем отошел от сна и судорожно пытается объяснить свое поведение, но его слова неожиданно тонут в сумасшедшем грохоте, обрушивающемся на нас со всех сторон.

Грохочет так сильно, что нам кажется, будто содрогается земля, разбуженная какими-то адскими силами. Прежде чем метнуться обратно в блиндаж, мы видим, как стоявший в карауле Вильке падает на землю прямо перед нами. Мы молча смотрим друг на друга. У всех встревоженные, белые от волнения лица. Никто не произносит ни слова. Страх написан на каждой клеточке наших физиономий. Наши глаза лихорадочно поблескивают. Да ведь это настоящий ад! С неба на нас падает огонь и раскаленный металл. От этого смертоносного дождя нигде нет спасения. Если бы не знали, что этот разрушительный обстрел ведут войска противника, то вполне могли бы поверить в то, что сегодня, 13 декабря, наступил конец света.

Я больше не могу оставаться в блиндаже, хочу увидеть, что за ужасная сила угрожает нашей безопасности. Когда я немного приподнимаю голову над бруствером, то чувствую, как меня парализует страх. Поверхность земли дрожит и как будто подскакивает в каком-то безумном танце смерти. Кажется, что не осталось ни одного квадратного сантиметра спокойной поверхности. Вверх взлетают фонтанчики из комьев земли, снега и раскаленных металлических осколков. Ими усеяно все окружающее пространство. Выйти из блиндажа и сделать вперед пару шагов представляется абсолютно невозможным. Два шага — и верная смерть. Оглушительный грохот, свист снарядов, крики наполняют воздух. Разговаривать бесполезно, все равно ничего не разобрать. В земле, насыпанной в несколько слоев на крышу нашего блиндажа, масса воронок, оставленных минами и ракетами «сталинских органов». Однако сама крыша, укрепленная нами пару дней, еще цела.