Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

— Знаете что, — вмешался Хитклиф, — может, Салли просто не из тех девушек, кто выходит замуж? Ай! Что я такого сказал?

Может, если бы мои знакомые мужчины так много не умничали, у них и синяков было бы поменьше.

В детстве у Хитклифа была игрушка — изогнутая стеклянная трубка с двумя сосудами на обоих концах, соединенными спиралькой. Трубка была наполнена загадочной красной жидкостью. Суть игры заключалась в том, что если положить сосуд на ладонь, он нагревался и во втором сосуде жидкость закипала. Только вот у меня фокус не получался. Как будто законы физики или химии, с учетом которых была сконструирована эта игрушка, на меня не распространялись. Еще одна зловещая загадка в поисках ответа на вопрос «ну что со мной не так?». Почему, например, я все время теряю вещи — ключи от машины, очки, всякую мелочь и даже двадцатидолларовые банкноты? Теряю так, что простой рассеянностью этого не объяснить — вещи словно улетают в параллельные миры. Или в подростковом возрасте, когда я возвращалась домой одна после ночных сексуальных приключений, передо мной гасли фонари: стоило приблизиться, как они потухали на шоссе один за другим.

Или в колледже, когда я только начала учиться готовить, я вскоре поняла, что обладаю зловещим свойством: я не способна приготовить ничего, что должно застыть, забродить, превратиться в желе или подняться. Хлеб, майонез, желе в водочных стопочках — неважно, что именно. Если нужно смешать жидкую и твердую субстанции, чтобы они превратились в нечто третье, воздушное, рыхлое или кремообразное, я пас.

Мало того, я убиваю все растения, к которым прикасаюсь.

В детстве я не увлекалась комиксами, потому и не знала ничего о «Людях Икс» до тех пор, пока Эрик уже в зрелом возрасте не рассказал мне о них. А жаль — не то я давно бы поняла, что я мутант. Думаю, я нечто среднее между Магнито и Роуг плюс чуточку от Люсиль Болл. Возможно, все это как-то связано с гормональными расстройствами в моем организме — не слишком приятный генетический сюрприз, о котором моему идеальному братцу никогда не придется волноваться, ведь он мужчина. Поэтому специалисты по электролизу наверняка обогатятся, как обогатится и тот гинеколог, который будет выписывать мне рецепты на лекарства, чтобы я забеременела, но получится ли у меня это, большой вопрос. Панический ужас, возникающий при мысли об этом, доказывает, что, во-первых, биологические часы действительно существуют и, во-вторых, у меня есть такие часы, и они тикают.

Всю жизнь мне казалось, что вокруг происходят маленькие взрывы, мини-перевороты, что в моем организме полно заговорщиков, то и дело устраивающих мне дурацкие ловушки. Поэтому когда Хитклиф произнес эти слова: «Салли не из тех девушек, кто выходит замуж», я узнала грохот этой бомбы, которая взорвалась глубоко-внутри.

— Да что это вообще значит? «Не из тех, кто выходит замуж»…

Хитклиф с Эриком оба потирали ушибы.

— А что в этом плохого? Не все годятся для семейной жизни!

Ну конечно, не все. Как и не все годятся для гетеросексуальных отношений или французской кухни. Но болезненный спазм, пронзивший меня изнутри, когда брат произнес это, был все еще здесь, и никуда не делся.

— Нельзя же родиться уже непригодным для брака!

— Ох, не знаю. А вдруг можно?

Хитклиф никогда не испытывал недостатка в женщинах, но до сих пор оставался холостяком. Ни к чему не привязывается, имущества у него почти нет, ни с кем не вступает в особо тесный контакт — он как Последний из Могикан, только рыжий.

— Значит, ты считаешь, что брак не для тебя?

— Что? — Он поднял брови в насмешливом недоумении, на которое способен только Хитклиф.

— Не смотри на меня так.

— Как?

— Словно ты лучше меня, вот как. — Внезапно кровь застучала у меня в ушах, и стало ясно, что сейчас я скажу то, о чем потом пожалею. То самое.

Когда я училась в четвертом классе, а Хитклиф в первом, наши родители разошлись. Папа переехал в квартиру в Южный Остин, и почти год мы виделись с ним только два раза в неделю — один раз, чтобы съесть по бургеру и поиграть в видеоигры, и еще раз, чтобы вместе с мамой сходить к семейному психологу. В конце концов они благополучно уладили свои разногласия, папа вернулся домой, и все стали жить мирно и счастливо, лишь иногда ворча себе под нос и вспоминая старые обиды. Все это давно забытое прошлое. Но было кое-что, что я знала, а Хитклиф — нет.

Это произошло в папиной машине. Папа сидел за рулем, я позади, мама на переднем сиденье плакала.

— Все в порядке, мамочка? — спросила я.

— Нет, дорогая, не в порядке.

— У тебя головка болит? (От синусита у мамы часто болела голова.)

— Нет. Сердце.

Это было что-то новенькое.

— А почему у тебя сердце болит?

— Потому что твой папа любит другую!

Мы с мамой всегда умели ввернуть хлесткую мелодраматичную фразочку, но даже в тот неприятный момент в глубине души я понимала, что только что спровоцировала ее на запрещенный прием. Я съежилась на заднем сиденье, а слова эти врезались в мое подсознание — мне ли не знать, какой ценностью обладает хорошая душещипательная история.

Все это было так увлекательно и драматично, и только через несколько дней до меня дошло, что она сказала про «другую». Мне стало не по себе. Я начала присматриваться к женщинам в магазинах, на улицах — а вдруг это она, та самая «другая»? Эта мысль не давала мне покоя ни днем ни ночью. Я осунулась и ослабела, все чаще учителя отправляли меня с уроков домой (хотя, по правде говоря, здесь я проявила немалый актерский талант). Потом, когда мама одумалась, она попросила ничего не говорить Хитклифу, и я поклялась ей. Зачем портить жизнь ближнему? Нарушить клятву оказалось делом серьезным, меня всю трясло, и комок в горле едва ли не душил меня.

За ужином я выложила Хитклифу, что, когда он учился в первом классе, его отец переспал с другой женщиной и родители остались вместе вовсе не потому, что были «из тех, кто женится», а потому, что очень старались спасти любовь, и она оказалась сильнее боли, которую они причинили друг другу.

На что я рассчитывала? Что в тот момент, когда я нарушу молчание, мой братец снова превратится в шестилетнего мальчика, которого я должна оберегать? В мальчика с огненно-рыжими мокрыми после ванны волосами? В маленького плачущего от обиды мальчика в детской пижамке? Мой братец отправил в рот очередной кусок омлета и произнес.

— Надо же, а я и не знал.

Он поддел вилкой последний кусок, подчистил им остатки соуса и, проглотив его, спокойно добавил.

— Ну что ж, вполне логично. В итоге все наладилось, и какая теперь-то разница, было что-то или не было? — Он рыгнул. — Я думал, омлет на ужин не совсем подходит, но, знаешь, этот был правда вкусный.

Вот и вся реакция. Я нарушила клятву, не сдержала, пожалуй, единственный секрет, который мне когда-либо доверили. И земля под ногами не разверзлась. Оказалось, ничего такого страшного в этом нет. Я не знала, что чувствовать — облегчение или разочарование.