Сплетающие сеть - Виталий Гладкий

Телегу поставишь где-нибудь за углом, чтобы ее не видели. Ни в коем случае не езди по главной дороге.

Добирайся в райцентр окольными путями. Дуй домой без остановок и на максимальной скорости.

– А как же Коськины… и эта девушка? – оживился Зосима.

– Я лично с ними переговорю, чтобы они упрятали свои языки подальше, – сказал я бодро и уверенно.

Однако, на самом деле полной уверенности, что наша маленькая тайна не выйдет за пределы "острова" у меня не было. Коськиным, конечно, можно попытаться укоротить языки, настращав их и наврав им с три короба, но касательно Каролины у меня имелись большие сомнения…

С той поры, когда Зосима отвез найденного мужчину в больницу, прошло три дня. И четыре ночи. Четыре неспокойные ночи. У меня впервые за время пребывания на острове приключилась бессонница.

Я даже кофе перестал пить, но и это не помогало. Так же, как и спиртное, после которого я обычно засыпал сном младенца. Нехорошее предчувствие, угнездившееся где-то внутри с момента появления на "острове" Каролины, начало разрастаться до гипертрофических размеров.

Зосима тоже пребывал не в лучшем настроении. Нередко он выходил на улицу, садился на завалинку, закуривал трубку и с тоскливым ожиданием таращился на дорогу, будто был абсолютно уверен, что там вотвот появятся архангелы в милицейских погонах и потащат его в кутузку.

Мой приятель, неоднократно битый нелегкой жизнью и культом личности, относился к власти как к змее, затаившейся в траве. Не наступишь – не укусит. И вообще – не нужно ходить там, где не рекомендуется.

Что касается Коськиных, то, конечно же, они разнесли новость по всем деревенским углам. Я просто не успел их предупредить. Когда я, проводив Зосиму, вернулся в деревеньку, старики и старухи, собравшись на небольшой площади возле бывшего продмага, ныне глядевшего на свет бельмами запыленных окон, благоговейно внимали бабе Федоре, которая вещала как репродуктор военной поры.

Постояв скромно в стороне и послушав ее рассказ, я благоразумно удалился. Теперь уже поздно было чтолибо предпринимать. В таких случаях легче заткнуть пробоину в борту подводной лодки на километровой глубине, нежели рот бабе Федоре.

Она обладала несомненным ораторским даром, хотя чаще всего несла совершеннейшую чушь. И главное – ей верили. Будь она моложе, место в Государственной думе было бы ей обеспечено.

Каролина не показывалась. Где она находилась, я не знал. Хотя, если честно признаться, этот вопрос интересовал меня больше всего.

Я даже подумывал, не расспросить ли на сей счет Коськиных. Но тут же оставил свои намерения. Иначе баба Федора сплетет такую историйку о наших с Каролиной отношениях, что куда там иным писателямфантастам.

Утро выдалось восхитительно свежим и прохладным. Солнце еще не выкатилось на небесный простор, лишь золотило перистые облака на горизонте. Ветер, который дул всю ночь, устал и спрятался в лесах.

Озеро таинственно мерцало и серебрилось – словно драгоценный, тщательно отполированный камень, оброненный возле деревни в прадавние времена каким-нибудь славянским богом.

Сегодня меня потянуло на рыбалку. Летняя жара постепенно шла на убыль и рыба начала клевать на любую наживку.

Я устроился чуть поодаль от своей избы, над невысоким обрывом. Захваченный тревожными мыслями, я не услышал как подошел Зосима. Он буркнул что-то наподобие приветствия и уселся рядом.

– Ты чего такой грустный? – поинтересовался я, не спуская глаз с поплавков.

– У меня гости, – коротко сообщил мой приятель и начал набивать трубку табаком.

– Гостей нам только и не хватало, – невольно сорвалось с моего языка. – Кто такие?

– Пал Палыч приехали.

– А-а, понятно…

Своего залетного дачника-квартиранта Зосима даже за глаза величал на "вы".

– Пьет? – спросил я, немного погодив.

– Мрачный… – неопределенно ответил Зосима.

– Значит, пьет.

Зосима промолчал. Он курил трубку с таким сосредоточенным и отрешенным видом, будто решал задачу мирового масштаба.

– Ты чем-то недоволен? – решился я нарушить его мыслительный процесс.

– Ну…

– Чем именно?

– Я так думаю, у Пал Палыча отвальная.

– Это как?

– Турнули его с работы, вот как.

– Он что, сам тебе сказал?

– А мне ничего говорить не нужно. Я это нутром чую. Он какой-то не такой… ну, я не могу объяснить.

Потерянный, что ли.

– Понял…

Я и впрямь понял. Потому что совсем недавно сам был в таком же состоянии. Когда утрачиваются прежние, казавшиеся незыблемыми, жизненные ориентиры, человеку становится не по себе. Он мечется, не видя выхода из создавшегося положения, нигде не находит себе места, совершает дурацкие поступки, иногда начинает злоупотреблять спиртным… – короче говоря, пускается во все тяжкие.

Однако хуже всего тем, кто теряет власть и положение в так называем "высшем" обществе. Тут уже точно не до смеха. Падать с большой высоты гораздо больнее, нежели с крыльца. Кое-кто из таких отверженных так и не поднимается с колен.

Но многие из карьеристов от природы обладают ярко выраженной способностью к мимикрии, а потому через некоторое время они начинают новое восхождение – если и не к вершинам власти, то к большим деньгам в сфере бизнеса, нередко полукриминального. И только злость на все и вся, взращенная обидой, остается у таких людей неизбывной.

– Ты, случаем, не видел нашу общую подругу? – спросил я небрежно, будто о несущественном.

– Это ты о ком? – встрепенулся задумавшийся Зосима.

– Я говорю о Каролине.

– А ты не знаешь?

– Что я должен знать?

– Дык, она заболела. Федора ее козьим молоком отпаивает, но температура еще держится.

Вот те раз! Я почувствовал угрызения совести. Конечно, моей вины в болезни Каролины не было, но у стариков, в отличие от меня, из лекарств имелись только аспирин и анальгин. Я это знал точно, так как Зосима чаще всего привозил именно эти, а также валидол и корвалол.

– Нужно навестить… – сказал я не очень уверенно.

– Ушицу сварим и пойдем, – перевел мое намерение в практическую плоскость Зосима, покосившись на ведро, в котором плескался улов. – Она, чай, соскучилась по хорошей еде. Федора только щи варганит. Без мяса. А свежая уха очень пользительная. Враз выздоровеет. Подсекай, клюет!

Да, клев и впрямь был отменным…

За те трое суток, что я не видел ее, Каролина здорово сдала. Небрежно причесанные волосы, темные круги под глазами, сухие губы, которые девушка время от времени нервно облизывала кончиком розового языка, лихорадочный блеск в ее глазах – все свидетельствовало о том, что она находится в глубоком кризисе.