Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Через некоторое время Йи в самой уважительной форме произнесла:

«О величайший из охотников, я скажу как женщина, бывшая когда-то маленькой девочкой, что твоя мысль немного расходится с моим опытом».

«Не забывай, – тут же ответил Арквид, – что всё это происходит в темных местах за стенами памяти. Потому ты и не чувствуешь зависти. Но нельзя отрицать – об этом все знают, хотя и не говорят, – что девочки всегда завидуют силе и волшебству отцовских и братниных блюдец. Мы видели это своими глазами в нашем собственном доме».

Я ждала, когда выскажется Асия, но она промолчала, и мне сделалось неуютно.

«Арквид, – сказала я, – ничего смешнее я еще не слыхала. Если бы ты носился со своим горги, – он опять его теребил, – так, как носишься с блюдцем, девочки бы завидовали ему!»

«Смешно как раз то, что говоришь ты, – возразил он. – Зачем девочке завидовать горги своего брата, когда у нее есть свое, еще лучше? Твои слова, понимаешь ты это или нет, есть лишь глубоко запрятанная зависть к блюдцу, сохранившаяся со времен твоего раннего детства». – Он отпустил свой член и опять сложил руки на груди, гордясь собой.

«Арквид, – сказала я, – я этих блюдец в глаза не видала, пока не пришла сюда в горы два года назад».

«Значит, ты о них слышала. Притом я говорю не о самом блюдце, а о силе и магии, которые оно воплощает. Блюдце – не просто деревянный кружок. Это знак отличия, знак разницы. Ну же, Венн, – он никогда не соглашался с моей иноземной ересью, – признай, что если даже моя мысль не совсем верна – хотя я уверен в обратном, – то очень красива».

«Когда я строила мост, все рульвины нашли рычаги, которые я им показала, очень красивыми, и они в самом деле таковы. После этого здесь поднялся высокий вал «красивых» мыслей, которые, увы, не привели ни к чему».

«Кроме того, – сказал Арквид, думая, несомненно, о прежних моих словах, – в этом племени девочки не завидуют мальчишечьим горги, а мальчики – девочкиным. Любопытство – еще не зависть. Девочки завидуют только блюдцам, и это правда, красива моя мысль или нет».

В своей семье я всегда настаивала на важности правды, то есть того, что происходит на самом деле.

«Арквид, – сказала Йи, знавшая, как умаслить охотника, – ты силен и красив. У тебя четыре жены, владеющих пусть не самым большим, зато лучше всех орошаемым репным полем. Твои дочери вырастут сильными и умными, сыновья – храбрыми и красивыми. Тем, что ты добыл на этой неделе, можно прокормить вдвое больше жен. Асия зажарила ногу козы, убитой тобою позавчера; она отнесет ее на праздник, и все будут смотреть на тебя с восхищением. Не забивай свою красивую голову женскими заботами. Улыбнись нам, ступай в мужской дом и нарядись в честь соседского новоселья».

У самой двери Арквид обернулся к нам и от души засмеялся – раньше так смеялись все рульвинские мужчины, когда женщины им перечили, но с появлением денег смех из веселого стал презрительным. Засмеялся и пошел в мужской дом.

«Не огорчайся, – сказала мне Адит. – Тебе должно быть лестно, что у него зарождаются подобные мысли. Не ты ли первая рассказала нам о темных местах за стенами памяти, откуда исходят истории и числа?»

Откуда у тебя берутся эти безумные мысли, спросила меня одна из них всего неделю назад. Что я могла сказать? Этот вопрос подразумевал, почему не все способны придумывать истории и считать, – а рульвины настойчивы. В темных глубинах у некоторых людей таятся вещи, не имеющие имени, объяснила я. В этом была… не знаю… своеобразная красота.

«Тебя слишком уж огорчает то, что болтают охотники». – Адит, искоса взглянув на меня, протянула мне глиняную чашу, сработанную матерью Асии. Янтарный тамариндовый сок в ней еще колебался после того, как из нее отпила Йи. Я пригубила и сказала:

«Пойми же, Адит. Все эти рассуждения о зависти к блюдцам проистекают из того, что сам Арквид их ставит превыше всего на свете. Сейчас я расскажу вам, что случилось здесь у нас, когда вас не было дома».

Они посмеялись, выслушав мой рассказ, а Йи сказала:

«Согласись все же, что загородиться от девчушки коленом или повернуть к ней мальчика задом – это еще ничего. В этом племени есть мужчины, что и впрямь носятся с блюдечками, как со своими горги – притом так, точно их лягнул в горги горный козел!»

«И – воздадим справедливость нашему достойному мужу – есть у нас женщины, ведущие себя так, будто готовы сорвать со своего охотника блюдце, – добавила Асия, стряхнув с губ ячменные хлопья. – Разве ты захотела бы лечь с мужем без него? Признайся, чудно́ было бы!» – И все три снова прыснули со смеху.

«Вот что я вам скажу, – промолвила тогда Адит, играя с фруктовой кожурой. – Вы нечестно поступаете с новой женой нашего достойного мужа. – Она бросила шкурку к другим очисткам. – За его мыслью стоит гораздо больше, чем вы хотите представить, и вы это знаете».

Две других жены внезапно притихли, а Адит, пристально глядя на меня, продолжала:

«Задолго до твоего прихода в нашем племени случилось ужасное, Венн. Мы не забываем об этом, даже когда смеемся и шутим. И Арквид тоже, скорей всего, думал об этом, когда у него родилась эта мысль. Случилось, что великий охотник Маллик лишился разума. Произошло это не сразу. Сначала он перестал приносить домой мясо и съедал свою добычу сырой в лесу, а несъеденное обгаживал и оставлял гнить. Не спал ни с одной из шести своих жен, а потом стал приносить в охотничьей сумке песок и осыпать им их грядки с репой. Уходил по ночам из дома и разорял грядки соседских женщин, отчего его женам приходилось сажать всё заново, – словом, всячески им вредил. Есть много историй о том, что творилось в этой несчастной семье. Однажды в припадке ярости он забил старшего сына до смерти, а дочке переломил руку граблями. Как только он не срамил своих жен! Ходил по деревне с блюдцем, что болталось внутренней стороной наружу, будто малыш, чья мать плохо завязала тесемки, помыв его. Отказывался наряжаться в мужском доме на праздник и убегал в лес, а дней через пять возвращался голодный и бредил, будто святая старица, только ничего святого в его речах не было. А уж что жены претерпевали от него дома, человеку в здравом уме нельзя и вообразить. Он бросал в горшки с варевом ядовитые травы и веселился, когда его жен и детей рвало. Потом и до побоев дошло – я ведь говорила уже, что он убил сына? И вот как-то ночью жены, сами уже наполовину безумные, позвали на помощь мать и тетку Маллика и все вместе убили его во сне. Отрезали ему руки, ступни и горги и закопали все это в огороде старшей жены, по четырем углам и в середке. Потом… – Адит отвела глаза, – потом они разломали его блюдце, обмакнули обломки в кровь и развесили на притолоке. Потом перерезали горло детям и, наконец, себе. Утром их всех нашли мертвыми. Двенадцатилетний Арквид, Венн, пришел к дому брата своей матери и увидел висящие в дверях кровавые куски дерева, а после вошел…»

Тут Адит остановилась, видя мое лицо. Мне снова напомнили, как их мало, моих рульвинов, как быстро они взрослеют, как рано женятся и как рано умирают; напомнили, что все они друг другу сродни и что «задолго» может означать и тридцать лет, и три года. Если семнадцатилетняя жена с ребенком у ног рассказывает тебе о чем-то из жизни своей прабабки, это могло происходить всего лет шесть назад, когда ее пятидесятилетняя прабабка была еще жива. За нашими повседневными делами я слышала, как семилетняя Асия, заблудившись в лесу, три ночи спала рядом с молочной козой; как Йи в десять лет стащила большой горшок с медом и была бита за это так, что три дня ходить не могла; как Асия убегала из дома в лунные ночи, чтобы посидеть у ручья, и еще много разного. Из-за всех этих женских историй как-то забывалось, что достойные охотники тоже были детьми и что в их детстве тоже случались какие-то памятные события.