Ошибка Клео - Лола Лафон

Он уговорил ее присесть на минутку; его пугала необходимость снова лезть через ограду, и он замерз, но Наташа, на которую, похоже, не действовал зимний холод, засыпала его вопросами. А Бакли такой же, как его музыка? В смысле, по жизни? Джефф пел Hallelujah с закрытыми глазами. Он это на каждом выступлении делает или именно сегодня расчувствовался?

Алану пришлось признаться ей, что, когда их познакомили с Бакли, он увидел лишь молодого американца, способного вскружить голову любой девчонке и мастерски изображающего взгляд исподлобья, воспроизведенный на всех рекламных фотоснимках. Потом он услышал его голос, который критики называли «ангельским»; в пяти октавах Джеффа Бакли помещались целые пласты тревог.

У этого парня был пугающий абсолютный слух. Во время отстройки звука он закрывал глаза и требовал мертвой тишины: shut up everybody[11]. Приближался к микрофону, едва слышно мычал: м-м-м, потом постепенно открывал рот, ммм-э-э-э-а-а, и набирал полную грудь воздуха; звукорежиссер, склонившись над пультом, готовился к скачкам громкости. Пустой зал резонировал в такт его сомнениям; он снова и снова начинал одну и ту же фразу: Hallelujah, and love is not a victory march and love is not а…, подстраивал первую струну на гитаре, хмурил брови; он раздевал песню, убирая все гласные, чтобы остались только L-N-V-M-L-N. Звукорежиссер хватался за голову: «Джефф только что показал „невозможную“ среднюю частоту колебаний около двух килогерц. С этим надо что-то делать! Похоже, этот парень проглотил систему hifi!»

Алан сознавал, что слишком много говорит и слишком громко смеется собственным шуткам: стоило Бакли чихнуть, его менеджер бросалась на кондиционер и накидывала на него пальто.

В его рассказах об исполнителях звучали покровительственные интонации. При первых признаках охлаждения со стороны публики в них просыпалась звериная хватка, и они по десять раз на дню звонили своему арт-директору, который их отфутболивал, – печальная картина. Большинство музыкантов нуждались в подтверждении своего высокого статуса, поэтому требовали, чтобы их селили во дворцах и кормили в мишленовских ресторанах. Они старались как можно дороже продать себя лейблам, чтобы доказать себе, что они все еще желанны. Это было трогательно. Хотя Алану частенько хотелось дать им пинка под зад, когда они жаловались, что в номере пятизвездочного отеля «воняет плесенью», и угрожали, что не выйдут на сцену, пока им не найдут приличное жилье. Сопляки и засранцы.

– Скорее шлюхи, – поправила она, прервав наконец поток его словоизлияний. – Ну да. Когда обмениваешь свои человеческие ценности, не важно, личные или художественные, на материальные, ведешь себя как шлюха. Это не оскорбление, а констатация факта.

Он и не заметил, в какой момент она вдруг заговорила с неподдельной горячностью. И усмехнулась, увидев, как он вытаращил глаза: что его так удивляет? Что она употребила слово «шлюха»? Она теребила пальцами прядь волос, как будто скручивала сигарету. Ему не верилось, что эта девушка способна ударить охранника.

Было около двух часов, когда они выбрались из парка. Алан думал о будильнике, заведенном на 5:30, о техническом райдере, заказе такси, обеспечении сохранности гитар, зале для завтрашнего выступления – как там будет с акустикой? – и новых проблемах, которые обязательно возникнут, о том, что Бакли устал, а ему надо дать во Франции еще пять концертов. Он думал о последних словах Наташи, предложившей пойти «куда-нибудь еще». А «куда-нибудь» это куда?

Ее прыгающая походка заставила его вспомнить о собственной сутулой спине и выпирающем животе – результате бесчисленных сэндвичей и круассанов, проглоченных на ходу. От одной мысли, что, прежде чем он снимет с нее белье, ее придется долго ласкать в определенных местах, на него заранее наваливалась усталость, к тому же у него ныла щиколотка – зря он прыгал со стены.

Он отпер дверь своей двушки, и она не сдержала восхищенного возгласа – такая здесь царила чистота. Он объяснил, что это заслуга «его» Юлии. Алан долгое время не пользовался услугами приходящей домработницы, но потом вынужден был признать, что женщины делают уборку намного тщательнее мужчин. Наташа насмешливо кивнула:

– О да, когда нам платят, мы умеем хорошо делать свое дело.

Может, она намекает, что он должен ей заплатить? Кстати, есть ли у него наличные? Или она согласится принять чек? Надежда, что предстоящее будет организовано по принципу уборки квартиры, принесла ему облегчение.

Она разделась быстро и без жеманства – как спортсменка перед матчем. Это возбуждало. Как и ее превращение в «Наташу». На ней были темно-синие хлопковые трусы и серый лифчик – не слишком изящный ансамбль. Алан даже подумал: а может, она дебютантка? И он ее первый, случайно подвернувшийся клиент? Он попытался пошутить: она, часом, не занимается велосипедным спортом? У нее потрясающе мускулистые ноги. Он поспешил было выключить люстру и лампу на ночном столике, но она его остановила: не стоит труда. Ей даже больше нравится при свете.

Шепот, ласки, какая ты красивая, ее ключицы, ее хрупкая шея, ее атласные бедра… Наташа, лежа на покрывале горчичного цвета с чуть подогнутой ногой, улыбалась покорно-вежливой улыбкой, словно слушала занудного старика, в подробностях излагающего, что с ним случилось за день.

Он вошел в нее. Остановился, спросил, все ли в порядке. Она спокойно ответила: «Да». Она как будто действовала по какому-то заранее написанному сценарию, поочередно принимая нужные позы. По сравнению с ее невозмутимостью он казался себе еще более всклокоченным, потным, неуклюжим. Вряд ли она испытала оргазм. Она как ни в чем не бывало повернулась набок – щеки у нее едва порозовели, – собрала волосы в хвост и попросила стакан воды.

Потом заговорила о Бакли, которого открыла для себя, увидев в передаче «И больше нигде». Он покорил ее сердце, пронзил прямо здесь, – она простодушно, по-детски, ткнула себя указательным пальцем в грудь.

Она думала о Бакли, а не о том, что между ними только что произошло, и это больно ранило Алана, хотя в следующую минуту он сам себя одернул: ревновать к певцу, еще чего.

И тут вдруг с интонацией врача, сообщающего о неизлечимой болезни, она сказала: «Джефф Бакли скоро умрет». Не обратив ни малейшего внимания на его подтрунивание – она что, ясновидящая? – повторила то же самое и привела в доказательство слова из песни Grace. Бакли в ней прямо говорит о своей скорой смерти: And I feel them drown my name[12]. И почему он начинает концерт песней This is My Last Goodbye[13]?

Алан молчал; он знал, что фанаты до дрожи обожают воображать своему идолу трагическую судьбу. Наташа хоть в чем-то показала себя такой, как все, и это успокаивало. На улице было еще темно, когда они покинули квартиру.