Путевка в «Кресты» - Борис Седов

Пионер (по паспорту его звали Тимуром — отсюда, наверное, и подобное погоняло) руководил, как выражаются мусора, устойчивой преступной группировкой, специализировавшейся на угонах новеньких «Ауди» и «Фольксвагенов». Про то, как работал, он не распространялся и вообще был очень немногословен. Лишь сказал мне, что его подставили конкуренты. Он даже вычислил, кто. И уже отправил на волю маляву кое-кому кое с каким поручением. С каким именно, додумывать он предоставил мне, полагая, что я не ошибусь и пойму правильно. А я понял все в мере своей испорченности и предположил, что киллерам в текущем месяце подкинут пару хороших заказов. И в Питере запахнет очередной бандитской войной.

По моим прикидкам Пионеру было около сорока. Он был невысок и худощав и, тем не менее, от него исходило ощущение силы и даже жестокости. Я решил, что с таким человеком ухо надо держать востро. Паша, или Папаша, был банальным быком, на воле сшибал с коммерсантов «налоги», плющил рожи, если они пытались рыпаться, и выполнял другую черновую работу. Взяли его по совокупности — начиная от самоуправства и заканчивая вооруженным сопротивлением сотрудникам милиции. Это был накачанный боров лет двадцати, с рожей гиппопотама и интеллектом гориллы. Здесь он выполнял роль профоса и был рад, что сумел устроиться на теплое место. Он наводил ужас на всех обитателей камеры, но был послушной игрушкой в руках Бахвы, Картины и Пионера. В их узкой компании он исполнял роль шута, над ним постоянно подтрунивали, и он нисколько не тяготился таким своим положением. Главное, чтобы Бахва почаще предоставлял возможность размяться на ком-нибудь из сокамерников…

— Ладно, пора и честь знать, — затушив окурок от «Мальборо» в пластмассовой мыльнице, заменяющей пепельницу, заметил смотрящий. — Коста с дороги. Устал. Не спал сколько ночей. Мусора его пиздили. Папаша, — он обратил взор на сыто хлопавшего маленькими глазками здоровяка, — освободишь шконку свою. Сам сгони Вальта и Серегу, пускай уплотняются. Отдыхай теперь на их месте. Давай действуй.

Паша-бандит даже и не подумал возражать, быстренько выбрался из-за стола и полез на третий ярус ближайшего к месту смотрящего спального сооружения. На втором ярусе, насколько я понял, спал Пионер. Ну, а на первом — там, где сейчас лежал мой пакет. — Леха Картина.

Я поднялся из-за стола следом за Пашей, церемонно поблагодарил за хлеб, за соль и, прихватив с собой туалетные принадлежности, отправился умываться и бриться. А то ведь, свинья такая, уселся обедать, даже и не подумав о том, что грязи на мне сейчас, как на оленеводе.

Я не спеша прошел к санузлу, провожаемый любопытными взглядами и сам с интересом наблюдая за тем, какой жизнью живет моя камера.

Спали здесь в две смены поближе к смотрящему и в три, а то и в четыре, поближе к параше. Иначе никак — камера была рассчитана мест на тридцать — на сорок, но менты согнали сюда не меньше ста человек. Вот и кричи после этого о демократии и правах человека.

Итак, все верхние спальные места были заняты. Были заняты места и под нарами. Из тех, кто ждал своей смены, кто-то варил чифир, кто-то чинил какую-то одежонку, кто-то читал, но в основном братва, сбившись в кучки, просто травила байки.

По всему пространству было развешано на просушку выстиранное тряпье, и из-за этого камера казалась меньше, по крайней мере, в два раза. В углу у двери я обнаружил за куцей занавесочкой самый обычный, чистый, как в платном общественном туалете, унитаз с самодельным фанерным рундуком. Рядом — проржавевшая мойка и медный кран, который можно смело сдавать в антикварную лавку.

Я отогнал от умывальника невзрачного доходягу, стиравшего драные до невозможности, наверное, единственные трусы, скинул с себя футболку и, сжавшись от холодной воды, помылся до пояса. Ниже я не решился. Надо будет спросить у Бахвы, как здесь попадают в баню? И выяснить, кому сдавать в стирку вещи? М-да, похоже, что в первые же часы пребывания здесь я успел обнаглеть до предела. Но, как бы это мне не претило, без наглости здесь не прожить. Наглым дорога, наглым почет. Это закон. И никуда от него не деться.

Я вернулся в свой угол, обратил внимание, что за нами со стола убирает толстый седой мужичок — наверняка тот, которого Бахва назвал Корваланом, когда распоряжался накрывать нам обед. Потом я перевел взор на устраивающегося спать смотрящего:

— Как себя чувствуешь?

— Полный ништяк, — радостно ухмыльнулся он. — Ты бы, Коста, печень мне еще подлечил.

— Что, болит?

— Дает себя знать иногда, — пожаловался Бахва. — Вот поспишь, я тебе расскажу.

Я кивнул:

— Катит. Расскажешь. Подумаем, что можно сделать в здешних условиях.

— Там наверху Папаша тебе подушку оставил. И одеяло. Пользуйся на здоровье. А простыней здесь, братишка, не держат, — ухмыльнулся смотрящий. — Не на курорте.

— Ничего, не принцесса, — сказал я и полез по удобной лесенке на свой верхний этаж. И впервые за последние четыре дня понял, что смогу поспать в почти человеческих условиях. Если, конечно, не брать в расчет постоянный свет, влажную вонючую духоту, гул голосов, отсутствие постельного белья, узость постели и отсутствие бабы под боком. Да если бы еще неделю назад кто-нибудь предложил мне поспать в условиях даже в десять раз лучше этих, я бы плюнул этому фантазеру в рожу!

Эх, и как же мы порой не умеем ценить того, что имеем!

К следаку меня вызвали на следующий день.

Опять был длинный путь по переходам и лестницам с руками, заложенными за спину, и постоянным тыканьем физиономией в стены. Но на этот раз я шел под конвоем с настроением не в пример лучшим, чем накануне, когда меня вели в неизвестность. Правда, и сейчас злодейка-судьба волокла меня незнамо куда, и я даже близко не представлял, что меня ждет в комнате для допросов. Мрачные пророчества Бахвы о том, что меня будут крутить по полной программе, засели огромной занозой у меня в голове, и как я не пытался, не мог заставить себя не верить смотрящему хотя бы наполовину.

— Заходи!

Я очутился в комнате, как две капли воды, напоминающей ту, какая была в ИВС. И даже Муха с Живицким встретили меня на тех же местах и в тех же позах. Прокурор сидел за столом, адвокат пристроился на неудобном стульчике у самой стены. «Они что, — подумалось мне, — всегда и везде ходят парой? Этакие друзья-любовнички? Ну и подсунули же мне доктора».[11]

— Добрый день, гражданин Разин, — с улыбочкой произнес следак и указал глазами на стул. — Присаживайтесь.

— Добрый день, — в свою очередь скрипнул Живицкий.

Я им совершенно по-хамски ответил:

— Угу. Действительно, добрый. Вы, как всегда, правы.

Муха не обратил на мою иронию никакого внимания. Вместо этого безразлично спросил:

— Жалобы? Пожелания?

— Я хотел бы получить свиданку с супругой. Если нельзя — то хотя бы узнать о ней. И, может быть, получить, передачу.