Колыбельная - Владимир Данихнов

— Людочка! — и замолчал.

Дверь приоткрылась. Людочка снова внимательно оглядела кабинет, потом закрыла дверь. Конечно, она прекрасно видела Меньшова. Поведение шефа ее не удивило, потому что она не сомневалась, что Меньшов подсел на запрещенные наркотики. Все люди, получившие власть, рано или поздно спиваются или подсаживаются на героин — так считала Людочка. В любом случае она не собиралась заговаривать с Меньшовым. Меньшову наскучило играть в эту странную игру с Людочкой, и он открыл ящик стола. Под руку попался айфон, обернутый шарфом болельщика, но Меньшов не стал его брать. Он вытащил из ящика пистолет. Пистолет не был заряжен. На самом деле это был даже не пистолет, а зажигалка, изготовленная в виде пистолета. Коллеги подарили Меньшову зажигалку на юбилей два года назад, потому что тогда он много курил. Меньшов спрятал подарок в ящик стола и забыл о нем; а сегодня случайно наткнулся. Он взвесил зажигалку на ладони: ему показалось, что раньше она весила меньше. Он отмахнулся от этой мысли. Совершенно ясно, подумал он, что это не зажигалка потяжелела, а я ослаб после недели беспробудного пьянства. Ради шутки Меньшов вообразил, что у него в руках настоящее огнестрельное оружие, и приставил ствол к виску. Холодный металл уперся в теплую кожу. Меньшов почувствовал бессмысленное дыхание смерти у своей головы; пусть смерть и была поддельной. Он старался понять, о чем надо думать, когда жить осталось минуту или меньше, но ему ни о чем не думалось. Уловить разницу между жизнью и смертью тоже не получалось. «Уловлю ли я эту разницу, если нажму на спуск?» — подумал Меньшов и нажал на спуск. Голова дернулась. Вместе со стулом он полетел на пол. Заезженная пластинка жизни остановилась. Людочка, услышав выстрел в кабинете шефа, инстинктивно побежала в противоположную сторону, но ударилась лбом об угол стены и пришла в себя. Она робко постучала в кабинет, но Меньшов не открыл, потому что был мертв. Людочка приотворила дверь. Меньшов лежал у окна, как мешок с картошкой. Из его головы вытекала темная жидкость. Пришел Ливан и тут же ушел, хватаясь за сердце. Он отправился вызывать полицию. У дверей, не решаясь войти, толпились сотрудники, привлеченные шумом. Вперед протолкался Чуркин. Он немного посмотрел на Меньшова издали, затем подошел и посмотрел вблизи. Меньшов не шевелился. Чуркин наклонился и прислушался: не дышит. Тогда он отошел в дальний угол и там, в спокойной обстановке, заблевал весь пол. Запах был неприятный, но никто не посмел обвинить Чуркина в нарушении дисциплины. Чуркин беззвучно плакал, вытирая рукавом грязный рот. Два дня назад он догадался, что именно Меньшов приходил к нему, когда его не было дома; догадавшись, Чуркин подменил зажигалку в столе Меньшова на пистолет. Он собирался анонимно позвонить в полицию, чтоб заявить: ему известно, что некий Меньшов держит у себя в кабинете незарегистрированное огнестрельное оружие. Таким образом Чуркин надеялся избавиться от возникшей угрозы. Однако Меньшов застрелил себя и теперь можно не звонить в полицию. Чуркин не знал, почему плачет, раз всё так хорошо обернулось.

На похороны Меньшова никто не пришел, кроме его пожилых родителей. Коллеги Меньшова хотели прийти, но перепутали дату. Впрочем, даже если б они не перепутали дату, то всё равно бы не пришли. Родители Меньшова считали, что сын убил себя, не выдержав бездуховности жизни в этой стране. Папа Меньшова любил повторять: в этой стране жизни нет, только существование. Мама Меньшова говорила: эта страна для меня как ад, скорей бы уехать. На самом же деле Меньшов застрелился случайно. Заканчивался ноябрь. Кора на деревьях блестела как мокрые тряпки. Над кладбищем стелился туман. Бродячая собака пристроила костлявое тело возле могилы неизвестного художника. Пахло сырой землей. Родители Меньшова, постояв у могилы сына, по крутой тропинке поднялись к обочине и сели в «копейку». У папы Меньшова дрожали руки; мама Меньшова положила ладонь ему на запястье и прошептала что-то ласковое своим увядающим голосом. Меньшов был их единственный, поздний ребенок.

— Когда земля на могиле осядет, поставим большой гранитный памятник, — сказал папа Меньшова.

— Обязательно поставим, — сказала мама Меньшова.

— Плохо, что он так и не женился.

— Плохо.

— Был бы внучок.

— Да.

— Или внучка.

— Хотя бы так.

Линии дождя перечеркнули небо.

— Природа по нему плачет, — сказал папа Меньшова.

— Завтра обещали дождь со снегом, — вспомнила мама Меньшова. — А тебе в налоговую идти.

— Да уж.

— Наденешь шарф.

— Не надену.

— Обязательно наденешь.

— Не надену. Он колючий. У меня от него шея чешется.

— Наденешь! И знать ничего не хочу.

Они уехали, продолжая спорить. К могиле, в которой лежал Меньшов, подошел Чуркин. Он хотел принести на могилу цветы, но, зайдя в цветочный ларек, увидел, что цветы стоят слишком дорого, и не стал их покупать. Вместо этого он купил сто граммов водки в запечатанном стаканчике, чтоб выпить возле могилы, но не донес, выпил по дороге. Теперь он стоял, опустив руки, и смотрел на портрет Меньшова. Меньшов на портрете улыбался. Чуркин не помнил, чтоб Меньшов улыбался при жизни. Наверно, улыбку ему приделали в фотошопе. К соседней могиле подошел пьяный мужчина по фамилии Горбов. Горбов шатался. Он повернулся к Чуркину и спросил, не знает ли он, где похоронена Вера Щетинина. Чуркин промолчал. Вера Щетинина, повторил Горбов, моя бывшая жена; неделю назад она умерла, а я как раз был в командировке в Будапеште. Чуркин хранил молчание.

— Эй, я с тобой разговариваю, — разозлился Горбов. — Что, ответить в падлу?!

Чуркин развернулся и ушел. Горбов погнался за ним, чтоб набить морду, но споткнулся, упал и растянулся в грязи, роняя в сырой чернозем злые слезы. Он перевернулся на спину и увидел над собой свинцовую плиту неба. Как крышка гроба, подумал Горбов. Капли дождя упали ему на глазные яблоки, и он прикрыл холодные веки, представляя себя куском льда. Вспомнил Веру и то, как они были счастливы, пока не поженились, а после свадьбы всё время ругались и видеть друг друга не могли. Через полгода развелись. После развода Горбов сильно скучал по Вере. Вера вышла замуж повторно и через год умерла от кровотечения во время родов. Из-за этого случая был крупный скандал в НИИ акушерства и гинекологии; кого-то даже уволили, но, по обыкновению, не того, кого следовало бы. Обо всем этом думал Горбов, лежа на кладбище под дождем. Затем он встал, снял с себя грязную куртку и побрел домой с курткой в руках. Прохожие смотрели на него и думали: вот идет горький пьяница, а Горбов ни о чем не думал, потому что его Вера умерла навсегда.

Чуркин жил в ожидании ареста. Он собирался пойти в полицию, чтоб прекратить это страшное ожидание, но под любым предлогом откладывал поход. То за едой сходить надо, то в ЖКХ, то еще что-нибудь. Выходные Чуркин проводил на холодном полу среди остатков пищи, шмыгая носом. В воскресенье около полудня раздался звонок в дверь. Чуркин погладил на прощание портсигар и пошел открывать, смирившись с неизбежностью российского правосудия. На пороге стояла Антонина Пална. Антонина Пална была пожилой женщиной с химией на голове. Редеющие волосы Антонины Палны падали на маленькие слезящиеся глазки, обрамленные сетью морщин. Более всего Антонина Пална любила поговорить о себе. Нельзя сказать, что ей была интересна эта тема, но кроме себя она ничего не знала и знать не хотела. В молодости Антонина Пална была красивой девушкой: коса до пояса, кожа гладкая, грудь упругая; звали ее тогда Тонечкой. К Тонечке сватались разные мужчины, но Тонечка всем отказывала, потому что ждала единственного и неповторимого. Единственный и неповторимый не приходил. Со временем Тонечка состарилась, и ее стали звать Антонина Пална или просто Пална. Пална жила в одиночестве на четвертом этаже под квартирой Чуркина. Она давно заметила, что из квартиры Чуркина тянет чем-то несвежим, и решила заявить соседу свой решительный протест. Однако сразу к нему не пошла, потому что в любой момент могли принести пенсию; она боялась пропустить этот важный момент. Получив пенсию, Пална первым делом позвонила младшей сестре. В течение часа она объясняла той, почему жизнь у нее не удалась. Затем Пална положила большую часть пенсии в конверт и отнесла деньги средней сестре, которая после смерти мужа в одиночестве содержала безработного тридцатилетнего сына. Вид расстроенной сестры, сильно сдавшей за последнее время, и ее охламона сына, потягивающего пиво на диване, подлокотники которого блестели от засохшего жира, привел Палну в чувство; она почувствовала, что не зря осталась старой девой. Это приятное чувство поддерживало ее несколько дней, в течение которых она забывала пойти к соседу. В конце концов запах стал невыносимый. Пална привела себя в порядок и поднялась на пятый этаж. Чуркин открыл сразу. Вид у него, по мнению Палны, был бомжеватый. Она молча рассматривала поношенный наряд Чуркина. Чуркин глядел куда-то поверх головы Палны. Он ожидал увидеть полицейских с наручниками. Но полицейских с наручниками не было. Чуркин высунул голову на лестничную площадку, внимательно огляделся: никого. Он закрыл дверь. Пална постучала снова. Чуркин открыл.