Последняя жатва - Ким Лиггетт

– Мне… мне нужна ваша помощь.

– Все что угодно, и прости меня за то, что произошло сегодня. Я…

– Я обнаружил Эли на задворках «Пигли-Вигли». – Я прочищаю горло. – Она поедала живую кошку.

– Мой адрес Пайн-стрит, дом сто двадцать два, – произносит она таким тоном, будто мои слова нисколько не смутили ее и не выбили из колеи.

Я сажусь в пикап рядом с Эли и закрываю за собой дверь так, чтобы произвести как можно меньше шума. Ехать через город было бы быстрее, но я не могу рисковать – вдруг нас кто-нибудь увидит? Матч должен закончиться с минуты на минуту. Выиграет ли Мидленд или проиграет, люди все равно начнут ко мне приставать.

По глухим, отдаленным улицам я выбираюсь на Шоссе 17. Едва выехав на эту двухполосную магистраль, я смотрю вниз, на свернувшуюся калачиком рядом со мной Эли; ее юбка задралась. Сколько раз я фантазировал о том, как она окажется в моем пикапе так, как сейчас… впрочем, нет, совсем не так, как сейчас.

Я протягиваю руку, чтобы опустить подол ее юбки, когда она вдруг начинает издавать странные звуки, одновременно тычась лицом в мои колени. Вся кровь, сколько у меня ее ни есть, приливает к поверхности моей кожи. Но когда до меня доходит, что за звуки она издает – она мурлычет, я впадаю в панику. Резко вырулив на обочину, я останавливаю пикап, выскакиваю наружу и начинаю нервно ходить туда-сюда. Сердце мое так бухает, словно вот-вот вырвется из груди. Этого просто не может быть. Я упираюсь руками в крышу пикапа и смотрю на Эли. Теперь она лежит совершенно неподвижно. А вдруг это всего лишь еще один кошмар? А может, так начинается шизофрения?

Что, если в действительности ничего этого нет?

Мимо с грохотом проносится фура, что немного проясняет мой ум.

Я хватаю из кузова набор инструментов и втыкаю его между Эли и собой, чтобы он играл роль барьера. Всю оставшуюся часть поездки по шоссе и городу я стараюсь смотреть только на дорогу, словно ее тут нет, словно она вообще не существует. Но аромат ее кожи, ее волос, похоже, только усугубляет мои тоску и душевную боль. Я снова бросаю взгляд на нее.

И, хотя ее губы измазаны кровью, мне все равно хочется поцеловать Эли.

Остановив машину перед домом мисс Грейнджер, я вижу, как она выглядывает наружу через щель между занавесками, ожидая нас. Я снова беру Эли на руки. Она прижимается губами к моей шее, и меня пробирает дрожь.

Мисс Грейнджер открывает парадную дверь и поторапливает меня, чтобы мы поскорее зашли в дом.

– Клади ее в ванну, – говорит она, показывая мне, где находится маленькая ванная комната. Мне знаком этот дом – Джесс брала здесь уроки музыки у миссис Уилкерсон, пока у старушки не началась болезнь Альцгеймера.

Я осторожно опускаю Эли в ванну, в которую уже налито несколько дюймов теплой воды. Мисс Грейнджер проверяет ее пульс, поднимает ее веки, осматривает рот.

Я переминаюсь с ноги на ногу, засунув руки в карманы:

– С ней ведь все будет хорошо, да?

Мисс Грейнджер коротко кивает, потом быстро достает из-под раковины чистую мягкую матерчатую мочалку.

– Ты правильно сделал, что привез ее сюда. Она еще какое-то время будет находиться без чувств.

– Что с ней?

– Дай мне сначала обтереть ее водой, – отвечает она. – Ты не мог бы принести из моей спальни ночную рубашку?

Я нехотя пячусь из ванной и иду по коридору. Подошвы моих ботинок пружинят, погружаясь в длинный ворс ковролина. Я прохожу мимо кладовой, потом мимо тесной комнатки, доверху забитой коробками для архивного хранения документов. В последней комнате слева стоит кровать, застеленная старомодным покрывалом, здорово смахивающим на те стеганые салфеточки, которые мама заставляла нас подкладывать под сосуды с напитками в те времена, когда мы еще сиживали в гостиной.

Как только я переступаю порог спальни, у меня возникает такое ощущение, будто мои легкие сдавила невидимая рука и выжала из них весь воздух. Все стены здесь сплошь увешаны распятиями. Их тут не меньше сотни – и у всех их разные размеры и разный вид. Некоторые состоят просто из двух деревяшек, связанных бечевкой, другие же представляют собой образчики богатой, искусной резьбы. Откуда у нее столько этих штук? Я закрываю глаза, пытаясь выбросить из головы образ моего отца, уходящего в пшеничное поле, прижимая к груди распятие, но мои попытки тщетны – эта картина словно впечаталась во внутреннюю сторону моих век.

Я оглядываю комнату, пытаясь отыскать здесь что-нибудь, кроме распятий, что-то такое, на чем можно будет сосредоточить взгляд, чтобы не видеть их. Рядом с кроватью мисс Грейнджер на тумбочке стоит фотография – на ней изображены девочка примерно такого же возраста, как и Умничка, а также мужчина и женщина, наверное, ее родители. Вокруг растут пальмы, все на фото загорелы, но никто не улыбается. Мне становится не по себе, как будто я смотрю на что-то, не предназначенное для моих глаз. Рядом с подушкой лежит потертая Библия, она открыта, и одно место в ней подчеркнуто ручкой, а рядом от руки выведены какие-то приписки и ссылки.

Я наклоняюсь и в тусклом свете читаю:

«Благословенно семя сие, – сказал им Господь[5]. – Семя сие будет избрано, и он будет плодиться и размножаться, и наполнит землю, и будет обладать ею и владычествовать над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. Кровь золотого тельца обречет на заклание десять жертв. Только избранному будет дозволено заботиться о нашем Господе. И открыть новую эру».

Что это, черт возьми, за странная Библия? Я начинаю искать выходные данные, но тут мисс Грейнджер кричит мне из ванной:

– У тебя все в порядке?

– Ага. – При звуке ее голоса я тотчас резко выпрямляюсь.

– Ночные рубашки лежат в нижнем ящике комода, – объясняет она.

– А, ну да. – Мой голос звучит сдавленно. Я заставляю себя оторваться от чтения и сосредоточить внимание на чем-то другом.

На верху комода стоит небольшая, оправленная в рамку фотография, на которой мисс Грейнджер изображена рядом с каким-то стариком в роскошном одеянии и странном головном уборе, наверное, это какой-то католический священнослужитель. Фото, похоже, сделано недавно. Я знал, что она католичка, но понятия не имел, насколько она религиозна. Кстати, по-моему, миссис Уилкерсон тоже была католичкой. Она была очень милой старой дамой, но всегда держалась замкнуто, особняком. Интересно, что с ней сталось?

Опустившись на корточки, я выдвигаю нижний ящик. Он заполнен предметами аккуратно сложенной белой полотняной одежды. Я беру в руки один из них – простую длинную сорочку. Наверное, это и есть ночная рубашка. Собравшись уже задвинуть ящик, я вдруг вижу краешек красивого черного кружева, выглядывающий из-под стопки остальных сорочек. Я вытаскиваю одежку за узкую бретельку – это просвечивающее боди, похожее на те штучки, которые можно увидеть в каталоге женского белья «Виктория Сикрет».