Поджигатели. Ночь длинных ножей - Николай Шпанов

– Известно ли господину министру, что трое полицейских чиновников, арестовавших ван дер Люббе, выдаваемого здесь за коммуниста, не обнаружили у него партийного билета?

– Мне все известно, – рявкнул Геринг.

– Откуда же взялось официальное сообщение господина министра о том, что у ван дер Люббе был отобран партийный билет?

– Я так предполагал, – не задумываясь, выпалил Геринг.

– И на основании этого предположения сделали вывод, что имеете дело с коммунистом?

– Это касается меня – какие выводы я делаю.

– Здесь суд, господин министр, – спокойно заметил ему Димитров.

– Но в этом суде вы не прокурор! – огрызнулся Геринг.

– Тем не менее вы должны ответить на мой вопрос.

– Вопросы задавайте, обращаясь ко мне, – сердито остановил Димитрова председатель. – А я буду решать, должен ли свидетель отвечать на них.

– Так мы не скоро доберемся до сути.

– Что это? – нахмурился председатель. – Оскорбление суда?!

– Мне показалось, что это усложнит процедуру.

– В таком случае будьте точнее в выражениях! – Председатель взглянул на Геринга и, словно сомневаясь, имеет ли он право это сделать, нерешительно сказал Димитрову: – Задавайте вопросы… только вежливо, пожалуйста.

Димитров насмешливо поклонился председателю и обернулся к Герингу:

– Что сделал господин министр внутренних дел, чтобы двадцать восьмого и двадцать девятого февраля выяснить все возможные версии поджога рейхстага и прежде всего не потерять следов ван дер Люббе, исчезнувшего в полицейской ночлежке Геннигсдорфа?

– Я министр, а не сыщик! Я не бегаю по следам поджигателей! – прорычал Геринг.

– Но разве ваше заключение, что именно коммунисты, а никто иной являются поджигателями, не определило для полиции весь ход расследования? Не оно ли отвело полицию от других истинных следов?

Не давая Димитрову договорить, Геринг крикнул:

– Меня не могут интересовать личности поджигателей. Мне было важно установить, какая партия отвечает за поджог.

– И вы установили?..

– Поджог рейхстага – это политическое преступление. Я убежден, что преступников надо искать именно в вашей партии! – голос Геринга становился все более хриплым. Потрясая кулаком в сторону Димитрова, он кричал: – Вашу партию нужно уничтожить! И если мне удалось повлиять на следственные органы в этом отношении, то я рад: они нашли вас!

Он умолк, тяжело дыша, и отер платком вспотевшее лицо.

Димитров все тем же ровным голосом спросил:

– Известно ли господину министру, что партия, которую «надо уничтожить», господствует на шестой части земного шара, а именно – в Советском Союзе?

– Мы уничтожим ее и здесь, и везде… – начал было Геринг, но на этот раз и Димитров повысил голос:

– Известно ли господину министру, что Германия поддерживает с Советским Союзом дипломатические, политические и экономические отношения, что благодаря заказам Советского Союза миллионы немецких рабочих имеют работу и хлеб?..

Председатель перегнулся через стол, стараясь перекричать обоих:

– Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду!

– Но ведь господин Геринг вел же здесь национал-социалистскую пропаганду!

– Вы не в стране большевиков! – заорал Геринг, угрожающе придвигаясь к скамье подсудимых.

– Большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и наилучшей стране мира…

– Замолчите! – крикнул председатель.

– Это мировоззрение имеет и здесь, в Германии, миллионы приверженцев в лице лучших сынов немецкого народа…

Геринг поднял над головою кулаки и истерически завизжал:

– Я не желаю слушать! Я пришел сюда не для того, чтобы вы допрашивали меня, как судья! Судья не вы, а я! Вы в моих глазах преступник, которому место на эшафоте. – Его голос сорвался и перешел в плохо разборчивый хрип. Он покачнулся. Служитель подскочил к нему со стулом, но Геринг в ярости отшвырнул стул ударом ноги.

Председатель, стараясь перекричать шум, поднявшийся на скамьях, крикнул Димитрову:

– Ни слова больше!

– У меня есть вопрос…

– Я лишаю вас слова, замолчите, садитесь!

– У меня есть вопрос! – настойчиво повторил Димитров.

Геринг с усилием всем корпусом повернулся к председателю и тоном приказа бросил:

– Уберите его отсюда!

Председатель тотчас приказал полицейским:

– Уведите его! – и крикнул вслед Димитрову, которого полицейские под руки выводили из зала: – Я исключаю вас на следующее заседание!

Прежде чем Димитров исчез за дверью, Геринг шагнул в его сторону и, потрясая кулаком, завопил во всю глотку:

– Берегитесь! Я расправлюсь с вами, как только вы выйдете из-под опеки суда!

И побрел к выходу, пошатываясь, выставив вперед руки, словно теряя равновесие, ослепнув от бешенства.

Над залом повисла своеобразная тишина смущения, всегда сопровождающая провал премьера, которому дирекция и печать подготовили триумф. Это молчание, как грозовая атмосфера электричеством, было насыщено острыми чувствами и мыслями нескольких сотен людей. Состояние зала чувствовал председатель суда, чувствовали судьи и адвокаты, чувствовал сам Димитров.

Сотни глаз были устремлены на широкую спину удаляющегося Геринга. Одни из них выражали сочувствие провалившемуся единомышленнику, другие – злобу скандализованных режиссеров. Так как зал был наполнен коричневыми и черными мундирами СА и СС, то трудно было ждать, что хотя бы один взгляд выразит радость по поводу случившегося. И тем не менее очень внимательный наблюдатель, если бы у него было на то время и возможность, изучая взгляды публики, непременно натолкнулся бы на светло-голубые, чуть-чуть прищуренные в лукавой усмешке глаза зрителя, сидящего на задних скамьях, почти у самой стены. На одну секунду неподдельная радость, вспыхнув, как молния, в этих глазах, тотчас исчезла. Их обладатель усилием воли погасил овладевшее им удовлетворение, – оно было неуместно тут, в нацистском суде. Но мысли стремительно неслись в мозгу этого зрителя, проникшего в зал лейпцигского суда по билету берлинской адвокатуры. Он думал о том, что вот тут, в этом месте, где гитлеровский террор был полным хозяином, лицом друг к другу стали Димитров и Геринг – представители двух миров, двух сил, находящихся в смертельной схватке. Димитров, представитель международного революционного пролетариата, всего антифашистского лагеря, непоколебимый борец, твердо, с поднятой головой разоблачал преступное лицо служителей фашистской диктатуры, ее грязные махинации, от которых пахло кровью. Димитров смело задавал вопросы – такие неожиданные для суда, такие неудобные для свидетеля – всемогущего премьера Пруссии, шефа тайной полиции и командира штурмовиков. И даже тут, где Геринг являлся полномочным и неограниченным представителем фашизма, где он мог кричать и топать ногами, никого и ничего не страшась, он не выдержал и бежал подобно побитому псу. Это было не только его поражением, – это было поражением нацизма, поражением международного фашизма, пытавшегося превратить лейпцигский спектакль в прелюдию всеевропейского избиения антифашистов! Браво, Димитров, браво, друг, товарищ, герой!.. Браво!..