Паршивка - Рафаэль Муссафир

Короче, когда мне снятся кошмары, я зову маму. Но маме лень спускаться, и она отвечает мне в полусне:

— Рашель! Поднимись ко мне, дорогая!

И я, дрожа, поднимаюсь наверх.

Мне нравится наверху.

Я забираюсь в кровать, в которой вроде бы была зачата папой и мамой. Папа на секунду прекращает храпеть и говорит:

— М-м-м… Несомненно, несомненно…

И снова начинает храпеть.

Утром, еще продолжая дремать в папиной и маминой постели, я приоткрываю глаза и обнаруживаю Бастьена, застывшего, словно мумия, на краю кровати. Он смотрит, как я сплю.

Это омерзительно.

Не знаю, зачем он торчит тут и молча смотрит, как я сплю, но это самое страшное, что могло со мной произойти в жизни.

Более того, я пари могу держать, что мама с ним заодно:

Бастьен наверняка зашел к нам со своими кудрями и лицемерным видом.

И спросил, видимо, проснулась ли я.

Мама, наверное, ответила, что нет, хотя уже пора.

И пусть он поднимется наверх.

Спасибо, мамочка, из-за тебя Бастьену теперь известно о том, что я, как маленькая, сплю в твоей кровати, да еще в пижаме, которая кажется тебе такой красивой.

Пижама, которая маме кажется такой красивой: пижама, которая кажется мне такой некрасивой.

Но не стоит сердиться на маму. Это сильнее ее: она любит Бастьена Роша, гнилые фрукты, потому что их слишком жалко выкидывать, и крутые яйца.

Как только я вижу Бастьена, я вскакиваю с кровати и начинаю сдирать шторы с окон.

Тут, мне кажется, Бастьен пугается, потому что, пока я с воплями срываю последнее кольцо с карниза, он на цыпочках выскальзывает из комнаты.

Когда происходит что-то, что очень меня бесит, я не могу просто сказать: «Ох, черт, меня это бесит, в конце-то концов».

Когда я в бешенстве, мне необходимо ломать мебель.

Мебель тех, кто меня взбесил.

Мама думает, что в прошлой жизни я была очень нервной пантерой, потому что я не только холерик, я еще очень люблю красное мясо, почти сырое, с капающей кровью.

Я немножко успокаиваюсь и спускаюсь на кухню.

Мама спрашивает, что случилось с Бастьеном, я отвечаю, что ничего, и выхожу на улицу, говоря, что пока, до скорого, и я там шторы оборвала.

— Нет, это уже ни на что не похоже, Раш… Мишель!

— М-да.

— Ты знаешь, что выкинула твоя дочь?

— Ну, чувствую, что сейчас узнаю.

— Мадемуазель оборвала шторы в нашей спальне, потому что была в дурном настроении.

— Я? В дурном настроении? Бастьен сидел на кровати, пока я спала, и я…

— Это правда, Франсуаза?

— Что, Мишель?

— Маленький кто-то там действительно сидел на НАШЕЙ кровати?

— Ну да, Мишель…

— Мне осточертело это, Франсуаза! Эти мальчишки садятся задницей на каждую кротовью нору, а потом ты их приглашаешь поваляться НА НАШЕЙ ПОСТЕЛИ?

— О, Мишель! Грубые слова в присутствии девочки, черт бы тебя подрал со всеми потрохами.

— Ну ладно, я пошла, папа!

— Иди, малыш, иди… Ив следующий раз постарайся принимать своих приятелей в своей постели.

— Хорошо, папа! Пока!

Я быстро выбегаю из дома, торопясь свести счеты со всей бандой.

Я им объясняю, что не стоит ходить смотреть, как я сплю, и прошу вообще оставить меня в покое, ПОЖАЛУЙСТА.

Бастьен говорит, что очень хорошо, прекрасно и что он желает мне отлично провести остаток моей жизни, потому что мы тебя тоже вечно ждать не будем, у нас есть дела поважнее.

И очень удачно, говорю я себе. Просто великолепно. Потому что и мне есть чем заняться, мне нужно, например, обдумать фасон своего свадебного наряда и выбрать между — прямым пикейным платьем в стиле ампир, плотно облегающим грудь благодаря застроченным складкам, нежно оттеняющим силуэт линией перламутровых пуговиц, незаметно подчеркивающих великолепие вечернего одеяния из органзы, плавно расширяющегося к полу и — платьем с более смелым декольте, узким в талии, весьма решительно расходящимся в полете вниз, фасоном времен Людовика XIV или даже скорее Марии Антуанетты…

Первый, более изысканный вариант, мне кажется деликатно ослепительным в своей простоте, образцом скромной элегантности, предвещающим счастье, отмеченным печатью этой самой скромности, счастья вечного. Второй вариант более эффектен, такой «смотри, какая я», тоже возможен и оправдан обстоятельствами, хотя и несколько претенциозен.

С выбором фаты я определилась раз и навсегда: тюль, только тюль, длинный и спереди, и сзади.

Кружева недопустимы: напоминают о причастии.

Под платье я думаю надеть полупрозрачные чулки, приятные на ощупь и легко снимающиеся.

Идеально было бы при этом, чтобы чулки мне снимать не пришлось, да и в платье хотелось бы оставаться максимально долго, я хочу сказать, так долго, насколько это возможно, всю брачную ночь, а может быть, и всю жизнь.

В воскресенье вечером мне разрешают посмотреть фильм, никогда не пойму почему, но я, естественно, довольна.

Папа и мама думают, что посмотреть хороший фильм часто полезнее, чем прослушать курс общеобразовательных лекций.

И в то время, когда мои маленькие товарищи разглядывают в темноте над своими двухэтажными кроватями наклеенные родителями на потолок, как фосфоресцирующие звезды, силуэты Микки-Мауса, я со всеми удобствами сижу на диване в гостиной перед цветным телевизором…

Очень мило со стороны моих родителей давать мне посмотреть телевизор в воскресенье вечером, но при всем при этом они очень строго следуют рекомендациям Высшего Совета по аудио и видеопродукции, и когда внизу с правой стороны экрана появляется значок «вилы черта», то и речи быть не может о том, чтобы ты смотрела этот фильм, Рашель.

Вилы черта: белый квадратик.

Так «Челюсти», «Кабаре» и «Психоз» прошли мимо моего носа, а «Мелочами жизни» и «Кинг-Конгом» я смогла спокойно насладиться.