Живой - Борис Андреевич Можаев

— Видал, чирей какой? Кто будет деньги за этот лес платить? Мы! — Тимошкин подошел ближе к Фомичу. — А тебе платить не желаем. Понял! Уходи! Сдавай лес общим актом.

— Не сдам!

— То есть как не сдашь? А мы отберем? Колхозы будут приезжать и брать лес по нашему указанию.

— Попробуйте только! У меня вон два ствола… — Фомич кивнул на прислоненное к бревнам ружье. — Кто сунется — уложу на месте.

— А за разбой знаешь что бывает?

— Я охраняю государственное имущество. Кто меня поставил, тот и снимет.

— Так мы же договорились с начальником ГЭС, голова два уха.

— Этого не может быть! — опешил Фомич.

— Пошли к телефону!

Тимошкин покатился вперед, за ним — ружье наперевес — понуро шел Фомич.

— Ты чего мне в спину целишь? — обернулся Тимошкин. — Я тебе кто? Арестованный? Иди рядом! И пушку закинь за спину.

В клубе возле телефонной будки сидели верхом на скамье Пашка Воронин и свистуновский киномеханик и резались в шашки.

— Сидите, сидите! — царственным жестом успокоил их Тимошкин.

Впрочем, они и не думали вставать, только посмотрели на него исподлобья.

— Мне позвонить надо, — сказал Тимошкин.

— Звоните, — кивнул на телефон Пашка и снова склонился над доской.

— Почта? Дайте мне Тиханово! Это Тиханово? А? Тимошкин говорит. Соедини-ка меня с гидростанцией. Начальника, да! Прямым проводом, да. Товарищ Кошкин? А! Тимошкин говорит. Мы тут забираем лес. В Прудках, в Прудках. А Кузькин в колхоз пойдет! Ну, как договаривались. Хорошо, передам ему. До свидания! — Тимошкин положил трубку. — Ну вот, начальник не возражает, — сказал он Фомичу и чуть не замурлыкал от удовольствия. — Сдавай по акту лес и топай в колхоз на работу.

При этих словах Пашка и киномеханик вскинули, как по команде, головы и уставились на Тимошкина.

Фомичу показался этот телефонный разговор подозрительным: и то, как больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой провод… И главное — так просто и нахально выгоняли его, Фомича. А тот приезд начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над ним? Да неужели его начальник такой двуличный человек?

— Ну-ка, отойди в сторону! — Фомич оттер Тимошкина и снял трубку: — Свистуново? Нюра, это Кузькин говорит. Мне бы вызвать Раскидуху. Начальника.

— Долго ждать придется, дядя Федя, — ответила телефонистка.

— Вот те раз! Только же давали Раскидуху!

— Это не через меня. Может, через Тиханово.

— Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.

Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: «Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!» И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: «Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у».

Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:

— Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..

И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:

— Слушаю!

— Это Кузькин говорит, из Прудков!

— В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?

— Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того… — У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: — Снять.

— Со мной говорил вчера Мотяков, — ответил, помолчав, начальник. — Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.

— Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! — крикнул Фомич.

Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.

— Меня же отпустили, понимаете, отпустили! — Фомич изо всех сил дул в трубку.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, — ответил наконец далекий начальник. — Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.

— А сейчас вы тут ни с кем не говорили? — поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.

— Где это тут? У тебя или у меня?

— По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?

— Нет. А что?

— Да тут передо мной стоит один тип. — Фомич теперь жег глазами Тимошкина. — Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..

Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.

— А что такое? — спрашивал начальник Фомича.

— Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.

— Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.

— Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. — Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.

А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.

На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет — поскорее бы нагрузиться. Все — Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился…

Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:

— Что случилось? Ай с ребятами что?

— Федя, хлеб нам не дают в магазине.

— Как так не дают?

Был вторник — хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.

— Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба… — Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. — Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!

— Да не реви ты! Разберемся — уладим.

Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:

— Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! — И побежал через выгон к магазину.

Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать — все больше баб да старух, — хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой — наследство попа Василия — размещался прудковский магазин.

— Что это еще за новости на старом месте? — спросил Фомич, входя в темное помещение.

— Я не виноватая, — сказала продавщица Шурка Кадыкова. — Гузенков приезжал… Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб… Мотяков! Уж не знаю почему.

— А чего ж тут