Смрт - Эдуард Лимонов

«Погиб два дня назад, — ответил на мой незаданный вопрос начальник полиции. — Пойдем, подпишешь бумаги и получишь оружие».

Я бросил сумку на железную кровать, и мы пошли с ним в конец коридора. Он открыл одну из дверей своим ключом, и мы вошли. Там была такая же кровать, как в комнате капитана Радковича, застеленная серым одеялом, и много железных шкафов и ящиков. А также полок. И стол. «Клинт» уселся за стол. Достал бумаги. Мятые. С загнутыми углами. Дал мне одну. Это была форма вступления в армию Сербской Республики Книнская Краiна. Я с грехом пополам заполнил форму. Отдал ему. Он встал и вышел, оставив дверь в коридор открытой. Он открыл дверь комнаты напротив и быстро вернулся, держа в руках автомат Калашникова сербского производства. Вошел в комнату, вынул из оружейного ящика четыре рожка с патронами. Придвинул ко мне. Записал в мою форму о вступлении добровольцем в отряд военной полиции номера моего автомата. Я расписался.

Вошли несколько офицеров. «Клинт» приказал солдату принести сливовицы и стаканы. Мы выпили. Когда я уходил к себе, начальник полиции города Бышковац выглядел вполне веселым, длинноруким и длинноногим пожилым Клинтом Иствудом. Я подумал, что, может, он не так плох, как его представил мне старый алкоголик-филолог в пледе. Я сходил поужинал кислой жареной капустой с жирной ягнятиной в солдатскую столовую. Длинные оцинкованные столы, веселые молодые солдаты. Вернувшись в мою комнату, я повесил автомат на крюк, пистолет положил под подушку и уснул. Ночью я проснулся и принюхался. Пахло оружейным смазочным маслом, сапожной ваксой, несло не то запахом моих несвежих носков, не то сквозь щель под дверью проникал ко мне запах казармы. Я полежал и вспомнил, что такой запах приносил из воинской части, где служил, мой отец-офицер. И так как запах связал меня с детством, я расслабился и опять уснул. Спокойно. Ведь детство у меня было спокойное.

Разбудил меня стук в дверь. Вошел денщик — огромный пожилой крестьянин. «Хладно, капитан?» — спросил он меня. Я согласился, что хладно. Он занес из коридора поленья и, встав на колени, растопил печь. Одевшись, я подошел к окну. На плацу, как в галлюцинаторном сне черти из ада, ходили шеренгами чернокожие солдаты. Оказалось, комплект нигерийских солдат, входящих в миротворческий контингент ООН, занимает один из корпусов казармы. Мне выдали комплект обмундирования, и через час я ушел на фронт. Ушел, потому что ближние позиции находились в семи километрах от казармы.

Я не встречал начальника полиции трое суток. Поздно вечером, уже протрубил нигерийский горнист «отбой», он зашел ко мне в комнату.

— Поедем, рус, я покажу тебе, как живут в нашем городе. У нас все есть здесь, хорошие люди, плохие, у нас празднуют, женятся, рожают детей. Мы нормальная страна. Правда, небольшая: 350 тысяч населения. Поедем. Это будет тебе полезно. У моего офицера свадьба.

Я надел военное пальто, и мы вышли. Сели все в тот же джип. Те же двое офицеров, с которыми он был в Книне, сопровождали нас.

Вопреки нарисованной им картине, город был мертв. Чёрен. Если казарма и ее двор освещались автономным электрическим движком, то в городе электричества не было. Бышковац пах дымом, как все небольшие сербские города. Это был особо ароматный дым от упорных узловатых обрубков высокогорных деревьев.

Свадьба происходила в большом доме, сложенном из камней. Сильно пахло жареным мясом. Гостей было, может, человек тридцать, а может, больше, потому что свечи не позволяли рассмотреть весь стол и всех присутствующих. Их слабый свет не достигал повсюду. Жених, молодой мужчина лет тридцати, и девушка, черноволосая и крупная, быстро вскочили при появлении «Клинта». И теперь стояли как бы в трепетном испуге. «Садитесь», — сказал им «Клинт» и подвел к ним меня. Я поздравил их со свадьбой, пожелал им много маленьких сербов. Мне показалось, что я не справился с задачей и мой корявый слабый сербский язык не выразил того, что я хотел сказать, потому я повторил свое пожелание по-русски, предполагая, что мне кто-нибудь поможет.

— Они поняли вас, — обратился ко мне Алеша Богданович, при галстуке, язык у него заплетался, но он бодро держался возле стола. — Только история вот в чем: жених — сербский офицер, а невеста — хрватка… Запретить такую свадьбу никто не может, но и счастья особенного в нашем городе новобрачным не будет. А сербские дети станут скрывать, что их мать — хрватка, хотя в маленьком городе все будут помнить, кто она такая. Уж лучше бы она держалась своих…

Начальник полиции подарил своему офицеру исполинский кольт «кобра-магнум». Это был президентский подарок, потому что я встретил на Балканских войнах только три «кобры-магнум»: один был у Аркана, другой — у начальника сербского спецназа великана Богдановича (нет, он не родственник старика в пледе, однофамилец). Офицер был доволен. Все стали интенсивно пить вино и сливовицу, со двора приносили огромные куски замерзшей свинины, на топчане у печки быстро рубили их и бросали на большие сковороды. И вываливали на блюда. Еще на столе были гигантские порубленные луковицы, вино в кувшинах и разнообразная деревенская снедь. Меня потащили осматривать дом, а потом повели в хозяйственные пристройки, где под деревянными балками висели окорока, стояли бочки с соленьями, лежали початки кукурузы. Очень богатое крестьянское хозяйство. Юг, есть за что воевать.

Вернувшись, мы застали напряженную ситуацию. Было тихо, и на фоне этой тишины ядовито и злобно шипели слова на губах начальника полиции. Я не понимал и половины того, что он говорил, обращаясь к бледной невесте, но то, что он говорил, видимо, напугало и гостей, и безмолвного жениха. А «Клинт» продолжал, перемежая свою речь каркающим словом «хрват», «хрват», «хрват»… А рука его в это время находилась на военном ремне его, рядом с пистолетом. Рука вцепилась в ремень, видимо боясь оторваться от него, чтобы не схватиться за пистолет.

Алеша Богданович подкрался ко мне сзади, прошептал:

— Он говорит, что хорваты — собаки, католические палачи сербского народа, что хорватские женщины могут рожать в своих утробах только хорватских выблядков…

— Почему никто его не остановит, не увезет отсюда? — спросил я.

— Кто? Кто осмелится? Может, вы? Он ездит так каждую ночь, ему доставляет удовольствие видеть страх в глазах… людей.

Через некоторое время Рожевич, впрочем, успокоился сам. И мы молча уехали в казарму. Потом я его несколько суток не видел. Я старался ночевать не в казарме, а на позициях, потому что не хотел его встречать, не хотел присутствовать при его ночных похождениях.

Однажды я проснулся ночью от топота ног. Казарма была встревожена чем-то. Солдаты перешептывались, бегали. Заработали моторы нескольких машин. Затем я уснул. Утром мне удалось узнать, что молодой офицер военной полиции застрелил «Клинта» из подаренного им кольта «кобра-магнум». И был застрелен сам его телохранителями.

Шел крупный снег. И тотчас таял, ибо это все же была Северная Италия, а не средняя полоса России. Мотор наш весело тарахтел, но опасно разбрызгивал масло. Я смотрел в трюме катера на мотор, когда сверху с палубы сообщили, что мы приблизились к островам, закрывающим лагуну. Утро уже было в разгаре. И это было опасно для нас, ибо хотя мы и прибыли в Венецию с мирными целями, однако прибыли не оттуда, откуда прибывают туристы, мы шли с востока, со стороны войны. Мы не хотели, чтоб об этом знали. Но мы полночи шли до хорватской Пулы, чуть отклонились, обходя ее, и вот теперь входили в Венецианскую лагуну при свете дня.