Retrum. Когда мы были мертвыми - Франсеск Миральес

— Может быть, стоит сходить к врачу. Нет, я хотел сказать — к специалисту-психологу, — высказал предположение отец. — Понимаешь, такие вещи нельзя запускать, это как отрава, попавшая в кровь. Если не применить противоядие, она разойдется по всему организму, и потом будет слишком поздно что-либо делать.

— Папа, о чем ты? Какая отрава? Я тебя не понимаю.

— Видишь ли, человек не всегда отдает себе отчет в том, что с ним происходит. Со стороны бывает виднее. Так вот, мне кажется, что ты впал в депрессию. Я хотел бы помочь тебе, вот и подумал, что, может быть, нужно подыскать подходящего…

Прежде чем прозвучало слово «психолог», я перебил отца и заявил:

— Пойми, папа, ты ведь мне и так очень помогаешь. Никакой врач или специалист-психолог нам не нужен.

— Правда? — недоверчиво переспросил он. — Честно говоря, я не очень понимаю, чем именно помогаю тебе сейчас и как еще могу поддержать.

— Папа, ты ведь позволяешь мне быть таким, какой я есть. Вот она — величайшая помощь, которую отец может оказать сыну, — заявил я наставительным тоном пожилого профессора, поучающего неразумного ученика.

Отец встал с кровати и, устало покачивая головой, направился к двери.

Прежде чем выйти из комнаты, он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Ты действительно уверен, что тебе не нужна помощь?

— Папа, успокойся, я еще никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.

Когда дверь за отцом закрылась, я нажал на «PLAY», чтобы позволить Питеру Мерфи дотянуть до конца припев, оборванный на полуслове:

Bela Lugosi is dead

Undead, undead, undead…[9]

Вечность просто влюблена в то, что может подарить преходящее мгновение.

— Уильям Блейк —

Последним уроком в расписании пятницы был английский. На этих занятиях я мог позволить себе расслабиться и посвятить высвободившийся час своему черному блокнотику. В нем я собирал тексты, так или иначе связанные с моим новым увлечением, и когда выдавалась свободная минута, снабжал эти фрагменты иллюстрациями.

Для начала я пририсовал к тексту песни «Бела Лугоши умер» стилизованного вампира, а оставшуюся часть урока посвятил более тщательному наброску могильщика с лопатой в руках. Этот несчастный, измученный тяжелой работой человек вполне мог сойти за того самого Лоренцо — могильщика, согласившегося помогать Тедиато в реализации его безумного замысла. Впрочем, вдохновение для изображения похоронных дел мастера я искал вовсе не в «Кладбищенских ночах».

Вообще-то я собирался нарисовать иллюстрацию к одному из стихотворений Уильяма Блейка — совершенно нетипичного английского романтика, казавшегося мне в немалой степени трагикомическим персонажем.

Заинтересовавшее меня стихотворение звучало так:

Принесите мне лопату и топор,

Принесите мой саван.

Когда моя могила будет выкопана,

Оставьте меня одного под натиском ветров и дождей.

Я лягу в землю, холодный как глина,

Ибо настоящая любовь рано или поздно проходит.

— Что ты сейчас делаешь?

Увлекшись рисованием, я даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал голос Альбы.

Моя соседка по парте, оказывается, отвела глаза от доски, исписанной английскими phrasal verbs[10], прервала совершенно бесполезный процесс переписывания этих конструкций в свой конспект и уткнулась взглядом в мой блокнот.

— Не видишь, что ли? Рисую.

— А что это за стихи?

Поняв, что продолжить заниматься делом, от которого меня так бесцеремонно оторвали, мне уже не удастся, я с недовольным видом повернулся к Альбе.

Я прекрасно знал, что преподавателю английского не было никакого дела до того, чем я занимаюсь на его уроках. Этот довольно странный человек во время занятий явно витал в облаках, будучи, несомненно, свято уверенным в том, что рассказывает нам о самых интересных вещах в мире. Разница между give back, give in и give up, похоже, вводила его в состояние блаженного транса.

В общем, уроки английского были практически идеальным фоном для того, чтобы предаться размышлениям на тему моего вхождения в мир теней и познания этого нового для меня пространства. Не удивительно, что я не пришел в восторг, когда Альба нарушила эту идиллию.

В какой-то мере меня обезоружила ее простодушная улыбка, которой она предварила свою очередную реплику:

— Я, кстати, тоже пишу. Не знал?

— Правда? Что же? — спросил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал не слишком грубо.

— Да так… кое-что.

Она выжидательно посмотрела на меня, явно рассчитывая на то, что я поинтересуюсь, что именно она пописывает в свободное от учебы время. Секунды шли, а я не проявлял к ее намекам никакого интереса. Так мы и сидели, глядя друг на друга, я на нее — холодно, она на меня — с надеждой.

Следует заметить, что после того концерта в «Ла-Пальме» Альбу словно подменили. Куда-то делись та скромность и застенчивость, за которые я ее так ценил. Более того, от привычного образа девочки-хиппи не осталось и следа. От Альбы разве что по-прежнему пахло довольно резким дешевым одеколоном, но в остальном она изменилась до неузнаваемости. Как только с приходом весны немного потеплело, девушка стала носить короткие джинсовые юбки, демонстрируя нам, однокурсникам, красивые и всегда тщательно выбритые ноги. Растянутые свитера и мужские рубашки уступили место обтягивающим кофточкам и топикам, нисколько не скрывавшим, наоборот, подчеркивавшим тот замечательный «буфет», которым наградила ее природа. Порой — этого трудно было не заметить — она позволяла себе приходить на занятия, не прикрывая все это великолепие бюстгальтером.

На меня, впрочем, не действовала даже эта «тяжелая артиллерия». Альба же, со своей стороны, не собиралась сдаваться. Вот и на этот раз она предприняла очередной тактический маневр.

— А что ты делаешь сегодня вечером? — спросила девушка.

— Кое-что, — ответил я, передразнивая ее, и добавил, не кривя душой: — Есть у меня кое-какие планы.

— Куда пойдешь?

Я с удовольствием оборвал бы этот разговор на полуслове, но, по правде говоря, у меня не было никакого желания портить Альбе настроение накануне выходных. До конца урока оставалось каких-то несколько минут, и я понимал, что этот допрос надолго не затянется.

— Да вот решил съездить в один клуб, в Барселону. Репутация у этого заведения, прямо скажем, так себе. В него вообще чужим соваться не рекомендуют.