Кровь на Дону - Александр Тамоников

— Я открою тебе рот, не кричи и не вой. Тихо поговорим. И не бойся, я свой, русский, поняла?

Она закивала головой.

Женщина была стройна и красива, особо привлекли внимание ее пышные русые волосы, длинные и заплетенные в косу.

Гордей вытащил кляп, и она, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, посмотрела на него:

— Откуда ты взялся? Сбежал из полона?

— Не важно, главное, ты на свободе. Как зовут-то?

— Катерина.

— Откуда будешь?

— Из-под Калуги.

— Давно ли в полоне?

— Год. Как взяли в деревне, забив маму, отца и братьев старших, привели в Кафу. Там продали местному мурзе. Наложницей была у него. А в конце весны хан наказ какой-то дал, меня и еще с десяток молодых наложниц вывезли поначалу в Перекоп, оттуда в Азов. Ну, а недавно сюда на галере привезли.

— Для чего? Ублажать басурман?

— И это тоже было поначалу, но потом главный тут и в Карандаре, и в Самаке мурза Шалар запретил насильничать нас, для того других баб привезли. Меня же с теми, кто из Кафы, доставили и определили в стряпухи. Нас десять баб. Готовим еду охранным сотням. Ты, человек, руки мне развяжи, а то затекли.

— Да, конечно, извиняй, — спохватился Бессонов и ножом срезал путы.

— А тебя-то как звать?

— То тебе знать не треба, как назвала человек, так и зови. Ответь, где татары стряпух держат?

— Тут недалеко, в пристройке к конюшне. На рассвете выгоняют к кухням, затемно возвращают. И закрывают. Ставят охранника.

— Как же этому псу, — указал на убитого крымчака Гордей, — удалось увести тебя?

— Так он и был охранником ныне ночью.

— Из пристройки забрал?

— Нет, я по нужде попросилась. Он выпустил. Довел до отхожего места… а потом ударил по голове, связал, в рот кляп засунул и потащил сюда.

— Зачем тащил, поняла?

— А чего непонятного? Снасильничал бы, убил да бросил тело в реку. За ночь течением далеко унесло бы или под причал затянуло.

— Но с него спросили бы за тебя.

— Сказал бы, что от отхожего места в бега к реке подалась, прыгнула в воду и все. Утопилась. Чего ему было бы? Наказал бы мурза или помощник его, сотник, за то, что не догнал, но то наказание не тяжкое, мы же не люди для них.

— Теперь он поплавает в Дону. Как ты выходила из пристройки, твои подруги видели?

— Не-е, за день так умаемся, что спим без задних ног. Будят плетками.

— А другие басурмане видели, как этот потащил тебя к хате в саду?

— Нет.

— Точно?

— Точно. Я, человек, смотрела, кого на помощь позвать. Некого было.

— Ладно. А скажи, ты не ведаешь, где держат басурмане невольников, что роют канал?

— Рабочих — тут неподалеку, в землянках, что они и сделали, а невольников — тех уводят в Самак. Где держат там, извиняй, не ведаю.

— А сотни, что охрану несут и в селении стоят?

— Мы готовим трапезу на три сотни и полусотню. Это для басурман. На всех ли это или только для тех, что в Карандаре, не ведаю. Но, мыслю, для всех.

— Ясно. А теперь, девица, слушай меня внимательно. Сейчас тихо вернешься в свою пристройку и ляжешь спать. С утра не показывай вида, что что-то было. Охранника станут искать. Не говори, что выходила по нужде, иначе пытками замучают, ты не могла пройти незаметно от него. В общем, спала ты всю ночь, как и все. Уразумела?

— Да.

— Ну и, само собой, обо мне ни слова.

— То ясно и без напоминания. Спасибо тебе, человек.

— Не на чем. Иди, да гляди, не попадись.

— Не попадусь, тут сейчас нет турок. И крымчаков нету, они дальше, ближе к переволоке.

— Да, а в Самак я пройти незаметно смогу?

— Только не берегом. Коли хочешь в гости к мурзе наведаться, то лучше обойди Карандар с востока и зайди в Самак оттуда. Там сможешь. Вот только надо ли?

— Ну, это уже мое дело.

— А этого, — брезгливо пнула ногой труп насильника Катерина, — не найдут утром?

— Если только в воде. Ну, а как и пошто утонул, пусть разбираются.

— Ладно. Пойду, и еще раз спасибо тебе.

— Иди. Может, и встретимся еще, Катерина.

Женщина исчезла в кустах.

Бессонов поднял на себя убитого крымчака, до того обернув его разбитую голову его же рубахой, дабы не запачкаться, отнес к берегу, прошел с ним до глубины, там бросил. Течение потащило труп по дну и на юг к причалу.

Потом он надел ичиги крымчака, штаны, на свою рубаху пояс, заткнул за него саблю, на голову тюбетейку. Конечно, странно смотрелся русский бородатый мужик в этом одеянии, но издали да в темноте вполне мог сойти за татарина.

Припомнив советы полонянки, Бессонов прошел к южной околице. Прополз между двух постов охранения в поле, дальше двинулся в обход селения. Вышел ко рву, что успели вырыть невольники и рабочие, и подумал: «Да, безумное это занятие, на семьдесят верст прорыть канал, чтобы по нему могли пройти османские боевые галеры. Но это их дело».

Вскоре Гордей достиг восточной окраины селения Самак.

По пути мыслил, как идти по нему, но того не потребовалось. С возвышенности, что находилась северо-восточнее, он разглядел судна у причала — тринадцать галер, шесть барж, два струга малых. Охрана тут была тоже четыре человека. На улицах разъезды, но всего два. А главное — это большая площадка, огороженная каменной невысокой стеной с тремя воротами на севере селения. Даже ночью там можно было увидеть лежащих прямо на земле невольников. Много невольников, пять сотен будет.

Бессонов довольно хмыкнул. Молодец, Катерина, дело подсказала. Без нее пошел бы и дале берегом, а вот мимо крымчаков не проплыл бы и не прошел, на кормах стругов малых была отдельная охрана, смотревшая за Доном. В ночной штиль всплеск от пловца она бы услышала и в воде прибила бы пловца. Получилось, невольница, которую спас он, спасла и его.

Посмотрев еще недолго на Самак и отметив большой дом с охраной в три то ли турка, то ли крымчака, где мог быть только мурза Шалар с приближенными людьми, теми же сотниками и десятниками, он двинулся в обрат по пути обхода Карандара.

Вышел к холмам, когда небо уже просветлело, начиналась утренняя заря.

Встретили его казаки радушно.

Перелыга хотел было обнять смелого ратника, но сдержался, ни к чему эти нежности.

— Мы уже и не знали, что делать. Как шел до берега, видели, как плыл вдоль причала, тоже заметили, как нырнул в сад. И все, пропал. Смотрели на сад, вроде какое-то движение в нем, но ни черта не видно. Прости меня, Господи! — Десятник трижды перекрестился. — Куда ж ты девался, Гордей?